Георгий подошел к гардеробу, завязал галстук и оглядел себя в зеркале. Затем ладонью провел по животу, прикосновение накрахмаленной, отутюженной сорочки было прохладным и приятным. Живота у него совсем не было. Он повернулся, взял повешенный на спинку стула пиджак и, не отходя от зеркала, надел его. Застегивая пуговицы, он все так же не сводил глаз со своего отражения. Он был в хорошем настроении, но это следовало искусно скрывать в течение целого дня. Никто не должен догадываться, что народный артист республики, лауреат Государственной премии, директор театра Георгий Гобронидзе в душе напевает:

— Я молод! Мол-о-о-д! Мо-о-о-л-о-о-д!

Эленэ открыла глаза. Слегка повернув голову, посмотрела в сторону гардероба. Так она просыпалась всегда, каждое утро, и видела всякий раз одну и ту же картину: ее супруг перед зеркалом поправлял галстук.

Эленэ не могла так сразу расстаться с тем теплим мирком, откуда она только что вынырнула. Глаза у нее слипались, сон тянул ее снова в свои объятия. Только и такой момент — в момент пробуждения — она сознавала, что в доме все равно все пойдет споим чередом, если даже она будет лежать в постели до самого вечера. Пожалуй, мешать она могла бы всем, а вот пользы от нее — никакой. Поэтому лучше всего — опять заснуть. Да, но если она заснет, то перестанет испытывать то блаженство, которое она ощущает, сознавая, что может спать сколько угодно. А это было наслаждением почище самого долгого сна. Поэтому лучше не поддаваться соблазну! Когда эта минута подходила и Эленэ уже окончательно просыпалась, она совершенно преображалась. Эта Эленэ, в отличие от прежней, была убеждена, что без нее в доме все пойдет вверх дном. И чем дольше она будет лежать в постели, тем больше несчастий обрушится на семью.

Като (так звали домработницу) наверняка забыла взять молока, а если взяла, то оно у нее выкипело. Като небось сейчас на кухне раскладывает пасьянс и, если выпадет трефовый король, плачет от радости.

Эленэ огорчилась, что муж поднялся раньше ее. Так она огорчалась каждое утро. Это огорчение давно стало приятной привычкой, потому что оно являлось частью со мнимой суетливости и заботливости.

Точно так же ее волновала грязная рубаха Торнике, которую приходилось стирать Като, обед, который в конце концов готовила Като. Эти огорчения были для нас заменой всей ее деятельности.

«Ой-ой-ой, — думала со страхом Эленэ, — и завтрак надо приготовить!»

Страх пробежал по всему ее телу легкой, приятной дрожью — и тотчас бесследно исчез.

Потом Эленэ внимательно посмотрела на мужа:

«Надел ли он свежую рубаху?»

И об этом она сразу забыла, потому что взгляд ее был пленен молодецким видом мужа. Сердце ее наполнилось радостью. Она подумала, что, вероятно, и она выглядит так же.

— Георгий! — тихо позвала она и проснулась окончательно.

— Да! — откликнулся Георгий, не оборачиваясь.

Он не любил смотреть на заспанное лицо жены.

— Ты уже встал? — спросила Эленэ, не найдясь, что сказать.

— Да…

— Знаешь что?

Эленэ замолчала. Георгий терпеливо ждал, пока она скажет, что ей нужно.

— Если хочешь, я встану, — сказала наконец Эленэ.

— Лежи.

— А завтрак?

— Като приготовит.

— Ах, что ты, что ты! — возглас был таким категорическим, что можно было подумать, будто каждое утро завтрак готовила она сама.

— Лежи, — повторил Георгий и еще туже затянул галстук. Для этого ему пришлось приблизиться к зеркалу на один шаг.

Эленэ все-таки встала. Она прямо на ночную сорочку надела халат и сунула ноги в теплые домашние туфли. Георгий увидел в зеркале, как она направилась к нему, ее длинная ночная рубашка волочилась по полу.

Словно раздумав, она присела на стул, поправила растрепанные волосы и спросила:

— Снег?

— Да…

— Знаешь что?

Георгий отошел от зеркала. Подошел к тумбочке, стоявшей у кровати, взял ключи и бумажник и положил в карман.

Вдруг у Эленэ заблестели глаза. Вероятно, ей наконец пришла в голову мысль, которая могла заинтересовать Георгия.

— Знаешь что?

— Да? — теперь уже с нетерпением спросил Георгий.

— Завтра, — начала Эленэ и замолчала, ожидая, когда муж к ней повернется. Но поскольку муж медлил, она сказала: — Повернись же наконец сюда!

Георгий взглянул на жену. Эленэ молча улыбалась ему, словно на ее лице было написано все, что она хотела сказать, а ему, Георгию, оставалось только это прочесть.

— Что такое? — спросил Георгий и опять отвел взгляд.

— Завтра день рождения Лизико!

— Знаю!

— Что-нибудь приготовить?

— Я уже сказал Като!

— Боже мой, да разве Като может?

— Я ей все уже сказал.

— Георгий!

— Да?

— Надо будет пригласить Зазу.

— Что-о?

— Хочу, чтобы ты пригласил Зазу.

— Что за новости!

— Вчера меня Лизико попросила…

Эленэ замолчала. Георгий подошел к ней совсем близко. Эленэ обрадовалась, что ей удалось заинтересовать Георгия. Теперь она нарочно молчала.

— Что ты сказала?

Георгий о чем-то думал. Эленэ не отрывала от него глаз.

— Нив коем случае! — проговорил Георгий!

— Что?

— Чтобы я больше не слышал об этом, понятно?

— Понятно, — ответила испуганная Эленэ, — понятно.

Шел дождь. У Адама замерзли руки. Он еще немного постоял и посмотрел, как сбрасывали бревна с грузовика, а затем повернулся и ушел. Там, где начинался мост, стояла наскоро сколоченная деревянная сторожка. У будки было одно окно, через которое высовывалась труба. Из трубы уютно струился дым, словно приглашая Адама войти.

Адам как раз собирался немного обогреться, а потом снова вернуться на стройку. Он вошел в сторожку. Здесь никого не было. В раскаленной докрасна печурке потрескивал огонь. В будке стояла железная кровать и один колченогий стул. У кровати стоял перевернутый ящик из-под бутылок. Строителям он заменял стол — на нем были разбросаны головки чеснока и куски хлеба. На кровати валялся бараний тулуп с раскинутыми рукавами. Можно было подумать, что на постели лежит пьяный.

В будке было тепло. Несмотря на щели в стенах и земляной пол, огню все же удалось согреть ее. Адам придвинул стул поближе к печке и сел. Он расстегнул пальто, а вскоре снял его совсем, блаженно прислонился спиной к стене, протянул ноги к самому огню, и его мокрые сапоги начали шипеть, от них пошел пар.

— Едва отогрелся, — проговорил он вслух. От тепла его потянуло ко сну. Это случалось с ним всегда — стоило только согреться; он постоянно недосыпал. Чтобы не задремать, он достал сигарету, щипцами выхватил из огня головешку и прикурил от нее. Он долго смотрел на тлеющие уголья.

«Похоже на сердце, — думал Адам, — ей-богу, похоже на сердце. На маленькое сердце, рассерженное и надутое».

Головешка и впрямь словно пульсировала: то потухала, то разгоралась.

Адам подул на нее — она ярко вспыхнула и заалела.

Он бросил головешку обратно в печку.

Пора уходить. Бревна, наверно, уже разгрузили. Теперь надо проследить, чтобы их уложили. Он всегда так волнуется, как будто без него не сделают.

«Уважаемый Адам, — говорил ему Симон, — авторитет надо беречь!»

«А что такое авторитет? Что вы называете авторитетом?»

«О, авторитет это большое дело, большое!»

Адам попытался встать, но даже и приподняться не сумел, казалось, огонь не отпускал его.

«Еще побуду немного, — сделал себе поблажку Адам, — совсем немного… минут пять».

Дверь отворилась, и кто-то вошел в будку. Адам даже оборачиваться не стал — был уверен, что это сторож. Но шаги вошедшего ему показались незнакомыми, он обернулся и увидел зубного врача. Решив, что Адам спит, тот застыл на месте, боясь разбудить его. Он пришел сюда, чтобы узнать, где найти Адама, и наткнулся прямо на него.

Появление врача удивило Адама, он встал и пошел ему навстречу.