Поезд!
«Когда же это было? — думал Леван. — В прошлом году… осенью.
Левана послали в маленький приморский городок писать очерк о рыбаках. В городке был рыбозавод. Дом, в котором жил Леван, стоял вблизи от железной дороги, почти у самой железнодорожной насыпи.
В соседней комнате жила Мари — фельдшерица поселковой больницы. Когда проходил поезд, дом наполнялся гулом, начинал содрогаться, словно тоже собирался двинуться в путь. Сколько раз в полночь Леван просыпался: ему казалось, что он лежит в вагоне и едет, сам не зная куда.
Мари и Леван подружились с первого же дня. Если Мари не дежурила в больнице, они прогуливались вдоль железной дороги. За железной дорогой начиналось море, у моря громоздились огромные валуны.
— Ты не знаешь всего, — говорила ему Мари, — как бы тебе сказать…
— Говори!
— До сих пор я жила словно в кувшине… да, в темном, душном кувшине.
Мари была высокая и стройная. Ходила она, гордо выпрямившись, тоненькая, независимая. Когда разговаривала с Леваном, ему казалось, будто она обращалась еще к кому-то, кто стоял позади него.
— С кем ты говоришь?
— Ни с кем, — улыбалась Мари.
Лес
На опушке трава уже начала желтеть. Было здесь и солнце. Оно робко проникало в глубину распластанного по земле леса и войти в него не решалось.
В лесу стояла тишина. Только неведомая птица самозабвенно щелкала и свистела где-то среди молчаливых вершин. И пение это придавало разлитой кругом тишине какую-то особую глубину и таинственность.
Мари вдруг остановилась и взглянула вверх. У нее были странные глаза, как будто в них таял сверкающий на солнце лед.
— Что там такое? — спросил ее Леван.
Мари рукой показала ему, чтобы он замолчал. Леван приблизился, Мари продолжала глядеть вверх. У нее было такое лицо, будто она что-то припоминала — позабывшийся мотив, имя…
— Неба не видно, — произнесла наконец Мари. — Совсем пс видно неба…
— Да вот же оно! — Леван взглянул вверх в полной уверенности, что сейчас увидит его; но неба и в самом деле не было видно.
— Побежали! — Мари схватила Левана за руку не разнимая рук, они сбежали с пригорка.
— Сядем здесь, — сказала Мари, — на солнышке! Они сели на траву, трава была теплой, будто только что встало само солнце.
Леван лег на спину и закрыл глаза. Откуда-то доносились ребячьи голоса. Наверное, школьники играли в мяч.
Птица все заливалась. Словно из всех пернатых она одна умела петь.
— Ты спишь? — спросила Мари. — Сейчас на земле лежать нельзя.
Леван отрицательно качнул головой. Пальцы его вдруг коснулись руки Мари. Рука была прохладная.
— Поет, — проговорила Мари.
«Напишу редактору, попрошу продлить командировку, — думал Леван. — Да и Элисо надо написать!»
— Вот ты скоро уедешь, — раздался голос Мари.
— Что? — Леван почему-то вздрогнул.
— Скоро уедешь, говорю…
— А-а…
Задумавшись, они долго молчали.
— Неужели так никто и не живет на звездах? — неожиданно спросила Мари.
— Я думаю, что никто, а почему ты спрашиваешь?
— Никто! — повторила Мари. — Значит, только на земле живут люди?
— Наверно.
— Я хочу жить на какой-нибудь звезде, — говорила Мари, — и чтоб было светло… И чтоб никто обо мне ничего не говорил… Ты же знаешь…
Леван понял, о чем говорит Мари.
— Знаю.
— Нет! Этого никто не знает! Скажи, что мне делать? Ведь не могу же я быть все время одна! Пусть оставят меня в покое, что им от меня нужно?
— Кому?
— Всем, всем, всем! Я представляю, чего только о нас с тобой не говорят!
— А что о нас могут сказать?
— Эх!
«Что могут говорить о нас, что? Неужели о нас можно подумать дурное: ведь мы никого не обманываем и ни от кого не прячемся…»
— Ты красавица, Мари, и было бы удивительно, если б о тебе не говорили, — попробовал отшутиться Леван.
— Не хочу, нет! Не хочу! Не хочу всего этого слышать! — Немного помолчав, Мари спросила тихим, дрогнувшим голосом: — А правда я красивая?
— Правда.
— Леван, — прошептала Мари.
— Что? — так же шепотом отозвался Леван.
Мари не ответила. Странное чувство охватило Левана, будто до сих пор оба они спали и в эту минуту одновременно очнулись от долгого сна. Птичий свист, ребячьи голоса, солнце и теплая трава — все внезапно изменилось, стало другим — реальным и обыденным.
«На самом деле, что подумают люди: прогулки в лесу и на берегу моря, совместные хождения в кино? Большего и не надо».
«А если обо всем этом узнает Элисо?» Сердце у него так и подпрыгнуло.
«О чем? О чем она должна узнать?»
«О том самом».
«А Мито? И перед Мито совестно».
«Почему?»
«Удивительно, о чем ты сам думал? Кого ты убедишь в том, что вы беседовали только о звездах.
— Вот ты уедешь, — сказала Мари.
Леван поднялся и сел на траву.
— Здесь скоро похолодает, — продолжала Мари, — ты не знаешь, какие здесь бывают морозы! — Голос Мари дрожал. Но и голос ее казался более знакомым, чем минуту-две тому назад. — Ты не знаешь, не знаешь, как трудно, когда ты одна. Мито меня любит, любит на самом деле, но… но люди все же смеются…
— Смеются?
— Да, у Мито в Батуми жена и дети, я его любовница, любовница. Господи, как ненавижу я это слово! Скажи, что мне делать? Работаю с утра до ночи — и все же, когда остаюсь одна, готова волком выть, сесть и выть. Почему? Я спрашиваю тебя: почему? Ведь я же не монашка? Мне хорошо с Мито, но я стыжусь друзей, знакомых… Сколько раз слышала от них: Мари, мол, на ночь оставляет дверь открытой. Ну и что с того? Да, оставляю! Ты не знаешь, ночью, когда проходят поезда, когда ревет море, можно с ума сойти! Смешно? Неужели и впрямь смешно?
Птица все свистела. Может быть, она не умела летать, может быть, природа научила ее только петь?
Леван засвистел, как бы перекликаясь с птицей. Два голоса — человечий и птичий — столкнулись в гулком лесном куполе, столкнулись и рассыпались на множество мелких блестящих осколков, как будто оба были из хрусталя.
— Здесь до весны лежит снег… Здесь тихо-тихо, — говорила Мари, — и морс молчит, только поезда ходит. — Затем добавила едва слышно: — Меня вызывали на заседание месткома.
— Ну и сказала бы там обо всем!
— О чем? О том, что ревет морс и ходят поезда? Нет… я стояла и плакала…
Обратно они возвращались узкой тропинкой. По земле стелился сухой мох. Здесь уже не было слышно птичьего свиста. Стояла такая тишина, будто на всем свете нет ничего, кроме этого леса и этой тишины.
— О чем ты думаешь? — спросила Мари.
— Ни о чем.
— Какая я дурочка, верно? — проговорила Мари. — Чего только не наговорю.
Потом они снова услышали голос той птицы, но уже издалека.
2
— Остановить? — спросил Гиги.
— Как хочешь.
Оказывается, все это время он разговаривал с Гиги. Думал совсем о другом и все-таки разговаривал. Поразительно.
Леван оглядел комнату. Магнитофон принесли, и танцы были в разгаре. Элисо танцевала с Никой. Приблизившись к мужу, Элисо окликнула его:
— Леван! — Леван понял, что это было предупреждением.
«Опомнись, — говорила она взглядом, — что это с тобой?»
— Что ты делаешь? — Элисо улыбалась.
— Да вот, играю, — ответил Леван и смущенно улыбнулся, вдруг почувствовав неловкость, оттого что сидел на полу и смотрел на танцующих снизу.
— Он играет, — проговорила Элисо, удаляясь в танце.
— Сейчас придет папа, и мне влетит, — сказал Гиги. Он уже считал Левана своим.
— Не бойся, — сказал Леван.
— Я не боюсь. А хочешь, я покажу тебе мою «Спидолу»?
— Покажи.
— Сейчас покажу, не уходи, — сказал Гиги и испытующе посмотрел на Левана.
Было видно, что взрослым он не особенно доверял.
