— Да, приехал.

— Как он?

— Хорошо.

— Что же ко мне не зашли? Или в вашем доме обо мне совсем забыли?

— Он собирался, но приехал всего на два дня. Завтра уезжает, — Иона постарался выгородить сына.

— На кладбище он ходил?

— Мы вместе ходили.

— Ну и как?

Подходя к дому, Иона увидел на балконе Еву и Вахтанга. Видимо, Вахтанг рассказывал что-то смешное, потому что Ева хохотала, запрокинув голову и схватившись рукой за сердце. Иона с улыбкой наблюдал за ними.

— Ой, больше не могу, — захлебывалась Ева. — Хватит!

Иону они не заметили, и он не сразу решился привлечь к себе внимание.

— Твои учителя, — начал Иона негромко, борясь с желанием прикрикнуть на хохочущую Еву. От ее смеха у него кружилась голова. — Твои учителя, — повторил он громче, — обижены…

Вахтанг и ухом не повел. Он смотрел на Еву с самым серьезным видом, как обычно делают опытные шутники, когда хотят кого-нибудь рассмешить.

Иона совсем было поверил, что Вахтанг не слышал его слов, когда тот вдруг повернулся к нему и спросил:

— На что обижены?

— На то, что ты в школу не пришел.

— Еле кончил эту школу, и опять туда ходить! — Вахтанг обращался к Еве: — Представляешь, если бы я вернулся в школу! Бр-р!

Ева снова рассмеялась. Что бы ни сказал теперь Вахтанг, ей все казалось смешным. Внезапно она замолчала, в по лицу ее пробежала тень.

— В чем дело? — спросила она Иону. — Почему вы на меня так смотрите?

Вечером, оставшись вдвоем с сыном, Иона спросил:

— Что же ты ничего не рассказываешь?

— А что мне рассказывать?

— Как живешь, что делаешь…

— Это обязательно? — приподнял брови Вахтанг.

— Тебе видней.

— Воюем, короче говоря.

— Как твоя рана? Ты даже не показал.

— После этого меня еще два раза ранило.

— Почему не написал?

— О чем?

— О том, что ранен.

— Как будто ты мог чем-нибудь помочь! Только перепугался бы.

Вахтанг спустил брюки и показал длинный, розовый шрам, перерезающий бедро. Потом он скинул рубаху и поднял руку.

— Здесь тоже.

— Не больно? — Иона осторожно приложил к шраму палец.

Вахтанг рассмеялся.

— Чудак, давно уже не больно.

— А я даже не знал.

— А что бы изменилось, если бы ты знал? — пожал плечами Вахтанг.

— Ничего.

— Вот я про то и говорю.

— Знаешь, вчера здесь была Медико.

— Что ей надо?

— Просто так пришла.

— Просто так?

— Да. Спросила, как ты.

— Молодчина.

— Мне ее жалко.

— За что ее жалеть? И что ей вообще надо?

— Я же сказал, ничего не надо, просто так зашла.

Вахтанг кончил одеваться.

— Ну и прекрасно.

На балконе они застали Еву.

— Не пройтись ли нам? — спросил Вахтанг. — Прекрасный вечер.

— Спасибо, — сказала Ева. — Мне не хочется.

И Вахтанг ушел один.

У Ионы сердце сжалось от обиды: сын даже не предложил ему прогуляться. Видимо, не хочет показываться с ним на улице. Да и считает, что говорить не о чем!

— У вас есть папиросы? — спросила Ева.

— Сейчас.

Со дня приезда Вахтанга Иона совсем перестал думать о Еве. Сын занял целиком все его внимание. Так ли? Может, он просто спрятался за спиной Вахтанга? Спрятался от Евы или от самого себя?

— Счастливец, — вздохнула Ева, когда Иона вынес из комнаты коробку папирос, — у вас есть сын.

В ту ночь Ионе приснился странный сон. Как будто пришли они к фотографу: Иона, Элисабед и Вахтанг. Иона с Элисабед сели, а Вахтанг встал за ними и положил руки родителям на плечи. Иона был в том самом коверкотовом костюме, который обменял на сахар. Потом Иона увидел, что он сидит перед аппаратом, а Вахтанг с матерью идут на кладбище по длинной кипарисовой аллее. Иона хотел пойти с ними, но не мог сдвинуться с места, и никого не было поблизости, чтоб попросить о помощи. Фотограф куда-то ушел, и только аппарат таращил на него свой черный блестящий глаз. Иона хотел закричать: подождите меня! Не уходите! Но не мог выдавить из себя ни звука.

Проснувшись, он долго не мог прийти в себя. Страх испытанный во сне, никак не рассеивался. Иона посмотрел на постель Вахтанга. Вахтанга не было. Наверное, он вышел во двор, подумал Иона и, повернувшись на другой бок, сразу уснул. Проснулся он от толчка, как будто кто-то тряс его за плечо. За окном рассвело, а ему казалось, что он спал совсем недолго. Постель Вахтанга была по-прежнему пустой. Куда он подевался? — думал Иона, натягивая брюки и нащупывая ногами шлепанцы. Во дворе Вахтанга не оказалось. Иона даже окликнул его несколько раз вполголоса. Никого. Не было его и на балконе. И тогда страшное подозрение зародилось в душе Ионы. Оно сначала приковало Иону к месту, потом, взяв за руку, властно повело за собой, хотя Иона и сопротивлялся изо всех сил.

Приоткрыв дверь в комнату Евы, он застыл на пороге. В сизом предутреннем свете он ясно увидел рядом с Евой голову Вахтанга. Женщина приподнялась с подушки и, узнав Иону, приложила палец к губам.

— Тсс…

Как будто Иона собирался разбудить Вахтанга…

Быстрее! — кричала Лили. — Быстрей!

Иногда, угрожающе блеснув фарами, показывалась из-за поворота встречная машина. Ираклий направлял свой мотоцикл прямо на нее: Оле! Оле! И лишь в последнее мгновенье проносился в каких-нибудь нескольких сантиметрах от испуганно застывшей на краю обрыва машины.

Они сделали пару кругов вокруг дачи и остановились. Спустя некоторое время во двор грохоча ворвался второй мотоцикл: на нем сидели Ладо и Гулико.

— Подождите меня здесь. — Ираклий взбежал по лестнице. Через минуту в окнах вспыхнул свет. Ираклий выскочил на балкон, размахивая простыней, — безоговорочная капитуляция, поднимайтесь!

— Я не пойду, — сказала Гулико.

— Почему? — спросила Лили.

— Потому что вы психи, — ответила Гулико, входя следом за всеми в дом.

Ираклий держал в руке письмо.

— От отца, хотите прочту?

— Делать тебе нечего, — отозвался Ладо закуривая.

— Отдыхаю, пишет, в Цхнети, — сказал Ираклий.

— Да, ведь у вас и там дача, — сказала Гулико, — терпеть не могу Цхнети!

— Мои ни за что бы меня одного не оставили, — Ладо положил руку на плечо Гулико, — и тебя тоже, верно, макси-утка?

— Счастливая Лили, — вздохнула Гулико, — живет одна, вот разошлись бы мои старики…

— Замолчи, — Лили достала сигарету и повторила закуривая, — замолчи…

— Не скучай, пишет, — Ираклий просматривал письмо, — на днях мы были приглашены к тете Жужу…

— Привет от нас тете Жужу! — бросил Ладо.

— И мама здесь, вместе с дядей Шалвой…

— А кто такой дядя Шалва? — спросила Гулико.

— Закованные в костюмы и корсеты, вооруженные палками и электрическими фонарями, бредут счастливые и благонравные парочки по тропинке из Верхних Цхнети в Нижние Цхнети, словно олени на водопой, чтобы поздравить дорогую Жужу с днем рождения, полакомиться жареным поросенком, хачапури, клубничным тортом (я сама его пекла — ах, не может этого быть!), поболтать, сладко позевывая и ухлопывая на руках, на груди, на плечах тучи комаров, мошек, бабочек, возвысить до небес или стереть с лица земли общих знакомых, выдать замуж или развести тысячу женщин, приговорить к смерти или отправить к знаменитому хирургу в Ленинград тысячу больных раком, похвалить или навечно заклеймить тысячу тряпок (ах, это мне Ика привез из Польши!), обсудить злободневные общественные проблемы (это безобразие, вода утром чуть-чуть покапает и прекратится, надо немедленно проводить канализацию!). Потом хозяйская дочка продекламирует стишок (ах, это будущая Анна Каландадзе!). Гости обсудят партию Спасский — Фишер, с умильной улыбкой вспомнят детей, оставленных на попечение бдительных, как церберы, бабушек, которые только и делают, что умоляют внуков, часами не вылезающих из ванной или туалета: хватит, выходи, выходи сейчас же! (Разве мы были такими?) И наконец с притворным вздохом помянут дорогих родителей, годами томящихся в комфортабельной клинике четвертого управления…