«Ей не о чем говорить со мной, — подумал Заза, — да и что она может мне сказать?»

— Ты в Москву надолго?

— Нет, сегодня уезжаю.

— Да-а.

Затем опять наступило молчание.

«Может быть, она думает, я прилетел сюда снег счищать с тротуаров! — разозлился вдруг Заза, хотя сознавал, что не имеет никакого права злиться. — Она думает, что я приехал сюда снег скрести».

— Давай пить чай, — сказала Магда, — он вскипит быстро.

Она вышла из комнаты. Зазе еще никогда не приходилось быть в таком глупом положении. Он мечтал поскорее выбраться отсюда, но какая-то сила удерживала его.

Может, это было самолюбие: он не хотел верить, что все так сразу кончилось. Труднее всего поверить в это, до последней минуты хранишь какую-то надежду. Дескать, может, я ошибаюсь, а на самом деле все прекрасно. И ты ждешь чего-то, не ждешь, а по самое горло увязаешь в трясине, которая называется глупостью.

Но самое удивительное другое — ты сознаешь, что увяз по горло, и все же опять на что-то надеешься.

Вошла Магда, поставила на стол стаканы, принесла тарелки.

— Я должна шлепать в стоптанных мужниных башмаках и хлопотать по хозяйству, — она смеялась. — Математика, кибернетика, счетные машины — все это поза, я не должна расставаться с веником или, на худой конец, не отходить от лоханки с бельем.

Магда это сказала так весело и легко, что Заза подумал, что она его на самом деле не любит. Так можно разговаривать с тем, кого считаешь просто приятелем.

— Ну и что же тебе мешает? — Заза старался, чтобы его голос звучал как можно насмешливей.

— Что мне мешает? — Магда некоторое время не сводила с него внимательного взгляда, затем отвернулась и сказала: — Ничего!

Она быстро вышла из комнаты.

«Ничего, конечно, ничего!»

Вдруг он почувствовал внезапное облегчение, словно избавился от тяжелого груза.

Вошла Магда с чайником и, разливая в стаканы чай, продолжала прерванный разговор:

— Ничего мне не мешает, но я сама какая-то, как бы тебе это сказать… Странная, что ли… Ты опять будешь смеяться (она уловила, значит, тогда его насмешку), а я совсем не хочу быть странной, совсем не хочу. Всем кажется, что я притворяюсь, ведь сейчас модно быть странной. А я тебе говорю — я самая обыкновенная, но только очень боюсь холода…

— Тогда почему ты в Москве, здесь разве не холоднее?

Магда придвинула к Зазе стакан и села.

— Положи сахар.

Заза послушно насыпал в стакан сахару.

— Возьми печенье, правда, оно немного сухое… Иногда мне кажется, что я сойду с ума. Так хочется в Тбилиси…

Она отпила глоток:

— Кажется, он не закипел! Но ничего… Ты удивился, что я плакала? Удивился?

— Не знаю…

— Я и сама удивляюсь. Никогда не думала, что могу плакать при ком-нибудь. Я плачу, когда я одна, когда бываю совсем, совсем одна…

— Не лучше ли тебе вернуться в Тбилиси, там тоже можно изучать математику.

— Заза, знаешь, ты мне очень нравишься.

«Сейчас она скажет: останемся на всю жизнь друзьям»», — подумал Заза.

— Нет, я вовсе не шучу. Я сама не знаю, почему ты мне нравишься, ведь я даже как следует не знакома с тобой, но ты мне по-настоящему нравишься… Вот сейчас, когда я плакала, ты мне еще больше понравился. Сначала я забыла, что ты в комнате, а когда очнулась, ты мне сразу понравился.

Зазе показалось, что Магда это слово — нравишься — повторяла кому-то назло, только раздражение и желание кому-то досадить заставляли ее говорить об этом. Он почувствовал себя оскорбленным, и когда Магда ему сказала: я знаю, что и я тебе правлюсь, он жестоко ответил:

— С чего ты взяла? Ты мне не нравишься.

— Не нравлюсь? — Магда опять внимательно посмотрела на него, и по ее лицу прошла очень веселая, но не очень естественная улыбка — ага, значит, я тебе не нравлюсь?

— Нет, не нравишься, — он говорил и сам чувствовал, какая ребяческая глупость им руководила сейчас.

Лицо Магды постепенно менялось, вначале оно приняло удивленное выражение, потом несчастное и беспомощное, и она почему-то еще раз повторила, уже машинально:

— Значит, не нравлюсь?

— Не нравишься.

Зазе казалось, что Магда играла с ним, как кошка с пойманной мышью. Это раздражало его, и он ненавидел, презирал ее.

— А я думала, — сказала Магда, — я думала, что…

— Нет, Магда, ты никогда мне не нравилась…

И тогда он увидел, что Магда опять плачет.

— Что это с тобой творится! — раздраженно спросил Заза, он и не старался скрыть злости. — Что с тобой происходит?

Магда, казалось, не слышит его.

— Хватит! — закричал Заза. — Хватит притворяться!

Магда встала, достала из сумки платок и снова вернулась к столу.

— Да, ты прав, — проговорила она негромко, — с меня хватит…

— Да, хватит, — повторил Заза. Но голос у него дрогнул, и слово получилось нетвердым, дребезжащим. Он понял, почувствовал, что Магда по притворялась.

— Господи, ну для чего мы столько лжем? — Магда взглянула куда-то вбок, словно в комнате находился еще кто-то третий и она обращалась к нему за помощью.

«Опять она за свое!» — подумал Заза.

— Нет, я совсем о другом, — сказала Магда, словно разгадав его мысли. — Вот я сегодня получила письмо от мамы. Это уже десятое письмо, которое я даже не вскрывала… Потому что боюсь неправды. Презираю!

Заза молчал. Какое ему дело до того, почему Магда не читает писем от своей матери?

Он встал:

— Мне пора.

— Уходишь? — спросила Магда.

— Да, уже время.

— Хочешь, я тебя провожу?

— Нет, до свидания…

— Заза, — Магда немного помолчала, словно обдумывая, что ей лучше сказать, — не обижайся на меня…

— А на что я, собственно, должен обижаться? — спросил Заза как можно равнодушнее.

— Да, да, не обижайся. Такая уж я чудачка. Ты помнишь, как хорошо было у Папуны?

— Помню.

— А почему ты не женишься? — спросила Магда. — Уже время.

Этот неуместный вопрос ледяной водой обдал встрепенувшуюся было в нем надежду.

Прощаясь, он твердо решил сказать ей, что без нее просто не может жить. Эта мысль почти без его участия зародилась в нем наперекор раздражению и показной беспечности. Она созрела — и Заза чуть не сделал еще одной глупости.

«Хорош бы я был», — подумал Заза и согласился:

— Да, уже пора жениться, женюсь, наверно, — а потом добавил — Скоро!

— Вот, например, Лизико, какая она прелесть, на твоем месте…

— Лизико?

— Да, Лизико. Знаешь, как ты ей нравишься, с самого детства.

— Нравлюсь?

— Я так люблю Лизико. Больше всех на свете! Она такая добрая, хорошая.

— Лизико? — Заза не мог скрыть удивления.

— Прости меня, — сказала ему Магда, когда они стояли в дверях, — ты не должен был приходить ко мне… Я ведь такая… как лед…

И потом, когда Заза шел к самолету через замерзшее летное поле, он про себя повторял одно и то же: «Как лед… лед… лед…»

Затем самолет медленно и плавно взмыл в воздух, и он услышал голос стюардессы: «Наш самолет ТУ-104 летит на высоте восьми тысяч метров. Скорость самолета семьсот километров в час. Температура воздуха в кабине нормальная. Температура за бортом…»

Он не дослушал, сколько градусов было за бортом, потому что внезапно ему с невероятной силой захотелось вернуться к Магде.

Георгий Гобронидзе брился в ванной перед зеркалом. Эленэ, Торнике и Лизико еще спали. Георгий был уверен, что его никто не слышит, и поэтому тихонько, про себя, напевал. Если бы кому-нибудь из домашних довелось услышать это мурлыканье, он, по всей вероятности, был бы крайне удивлен.

Сейчас Георгий был один. Одиночество для него означало свободу. А свободным он бывал только по утрам, в ванной комнате. Здесь его никто не видел.