Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Я не уйду.

Гиги убежал.

«Все меняется, — думал Леван, — быстро меняется. Была война, мы в школе сидели по пять человек за партой. Однажды наша учительница французского языка на уроке потеряла сознание от голода. А мы вот живем и пытаемся чем-нибудь заполнить пустоту. Говорят, всему свое время, но у нас не было этого времени».

Гиги принес «Спидолу»:

— Вот! — Он включил «Спидолу» и передал Левану. — Только тихо, а не то они меня убьют. — Гиги махнул рукой в сторону сестры.

Мзия была занята магнитофоном.

Леван поднес транзистор к уху, но кроме хрипа ничего не услышал.

Ракушка

— Не гаси, — сказал он, — пусть горит…

— Ты же так не уснешь…

— А мне спать не хочется.

Он был уже раздет, сидел на кровати и курил сигарету. Упираясь локтями в колени, он прятал сигарету в ладонях, словно находился на ветру, а не в комнате. Вид у него был утомленный.

Мари включила утюг, принесла из кухни белье и разложила на столе.

— Тебе тоже не спится? — спросил он так тихо, будто не хотел, чтоб она услышала.

Мари не ответила, придвинула к себе стул и села. Немного помолчав, она проговорила:

— Ревет…

Он поднял голову:

— Что ты сказала?

— Ничего…

Он привстал.

— Где пепельница?

— На окне, я сейчас принесу.

— Не надо.

Он прошел к окну, затушил сигарету, а затем паял в руки пепельницу — большую белую ракушку, и стал ее разглядывать.

Разглядывал он ее долго, а затем вдруг перевернул, высыпав окурок и пепел на пол. Он поднес ракушку к уху и прислушался.

Лицо его постепенно изменилось, в уголках губ мелькнуло что-то похожее на улыбку. Затем он положил ракушку на подоконник, подобрал окурок и аккуратно положил его обратно. Он был высокого роста, сухощавый и жилистый, а в трусах казался еще более высоким и крупным.

— Мито…

Нет, женщина не позвала его, а просто произнесла его имя вслух. Он это почувствовал и потому не обернулся к ней. Он продолжал смотреть в окно, но вряд ли что-нибудь видел.

— Я погашу свет, — сказала Мари.

— Не надо… ты же гладишь…

— Я и так вижу…

— Пусть пока будет… Потом погасишь.

Мари по-прежнему сидела на краешке стула, будто куда-то спешила и все не решалась уйти. Мито взял пепельницу, придвинул стул к кровати, выложил на него пепельницу, коробку сигарет, спички, прилег на кровать и закурил. Курил, не отнимая ракушки от уха.

— Оставь ракушку! — голос Мари прозвучал неожиданно строго.

— Ракушку?

— Да, оставь!

Мито окинул Мари внимательным, тяжелым взглядом и положил ракушку на стул.

— Почему?

Мари привстала. Теперь она подошла к окну и стала вглядываться в ночь.

— Потому что ты не слушаешь меня, потому что…

Голос ее задрожал.

— Мари!

Она долго не отзывалась, но затем вдруг обернулась резко:

— Чего тебе?

— Что с тобой?

Мито показалось, что он видит ее впервые.

— Что с тобой случилось, я спрашиваю?

У Мари изменилось лицо.

— А что со мной должно было случиться?

Она отбежала от окна, смочила палец кончиком языка и приложила палец к утюгу — горячий! Постелила на стол шерстяное одеяло, разложила простыню и начала гладить.

— Я сказала — оставь, потому что я все время одна. Ты пропадаешь целыми неделями. Приходишь, когда хочешь. Я же не животное? Не знаю… Вот и все.

Какой спокойный голос у нее, когда она гладит. Мито засмеялся.

— Как будто я где-то бываю! — Он закашлялся. Подавив кашель, затушил в пепельнице сигарету. — Убивает меня это курение…

— А ты не кури!

— «Не кури», — передразнил он ее и снова улыбнулся, — «не кури»!

Мари улыбнулась:

— Да, а что?

— «Не кури»!

Мито положил руки под голову и выпятил грудь, кожа была гладкая и блестящая, словно утюг.

Мари украдкой взглянула на Мито и только на секунду остановила взгляд на его груди. Над правым соском синела татуировка: Жужуна, Ира, Лили… «Это грехи молодости», — смеялся обычно Мито.

«Ведь он меня еще не знал тогда, — думала Мари. — Что тут такого?»

Она чувствовала, что если будет его ревновать, то станет смешной. Ведь не жена она ему? Она всего-навсего Жужуна, Ира и Лили — и больше никто.

Иногда ей хотелось ногтями соскрести эти имена, хотелось плакать, кричать… Хотелось… Хотелось… Очень хотелось.

Вдруг она представила и свое имя там, на груди Мито, выведенное синими буквами.

Она словно испарилась, исчезла, осталось только ее имя, вытравленное синей тушью.

— Завтра опять будет шторм, — сказал Мито.

— А почему ты завтра уходишь, ты ведь работал эту неделю?

— Теперь неизвестно, когда удастся отдохнуть.

— Ты просто не хочешь… если бы ты хотел…

— Чего это я не хочу?

— Отдыхать!

Мари говорила теперь громко, и даже от упреков этих Мито получал огромное удовольствие.

«Если б можно было упрятать ее голос в ракушку, — думал он, — всюду носил бы с собой». Хотя он и не напрягал слуха, голос Мари так же беспрепятственно проникал в его существо, как шум моря. «В самом деле, если б можно было этот голос носить с собой, положить бы себе в кабину, как раковину, и слушать».

— Ах! — вдруг вскрикнула Мари.

— Что такое?

— Обожглась!

Мито рассмеялся; Мари тоже не удержала улыбки.

— И ничего-то я не умею… Все прикидываюсь, играю…

— Ты уже в который раз говоришь об этом. Во что ты играешь?

— В домовитую хозяйку…

3

— Что с тобой? — услышал Леван голос Элисо. Смех ее был явно вымученным.

Леван поднял голову и взглянул на Элисо.

— Со мной ничего. А в чем дело?

Леван перевел взгляд на Гиги. Мальчик удивленно смотрел на него.

— Встань, — сказала Элисо, — довольно тебе играть.

Последние слова она произнесла раздельно, в них слышалось раздражение.

Леван встал.

— В самом деле, довольно, Гиги.

Мальчик торопливо кивнул ему головой.

Леван опустился в кожаное кресло. Кресло было глубокое, старинное.

Элисо вернулась к танцующим.

«Нет, так и впрямь не годится, подумают, что я просто строю из себя что-то!»

Ника о чем-то вполголоса разговаривал с Лолой. Лола смотрела в сторону. У нее было довольно серьезное выражение лица. Затем и они пошли танцевать. К Левану подошел Гоча. В руке он держал бутерброд.

— Чего киснешь? — спросил он Левана.

— Смотрю. — Леван показал рукой в сторону танцующих.

Гоча, пританцовывая и негромко напевая, удалился. Теперь к Левану подошла Лена.

— Потанцуем?

— Нет, к сожалению, я не танцую.

«Она мне кого-то напоминает. Но кого?» — думал Леван.

— А я очень люблю танцы.

— Я тоже, только когда смотрю на других.

— Довольно танцевать! — вдруг громко сказала Мзия и хлопнула в ладоши. — Довольно!

— Да будет тебе, Мзия! — девушкам явно хотелось танцевать. — Не мешай нам!

— А я говорю: довольно! — Магнитофон замолк. — Давайте за стол!

— Я думала, что вы совсем другой, — сказала Лена.

— Какой?

— Как вам сказать, более гордый.

— Почему?

— Не знаю.

Вокруг низкого и узенького столика стояли маленькие стулья без спинок. Такая мебель, должно быть, придумана для маленьких квартир с низкими потолками. А в этой просторной комнате, похожей на зал, стол и стулья казались кукольными.

На столе, кроме коньяка, бутербродов и рюмок, не было ничего. И это никак не соответствовало громадному старинному буфету орехового дерева, который громоздился в углу, как идол изобилия, благополучия и довольства. Да и коньячные бутылки выглядели беспомощными перед большими рогами в серебряной оправе, которые возлежали на буфете, словно два буйвола.

В такой комнате следовало накрыть большой, длинный стол, полный хачапури и поросят с красными редисками в зубах.

В комнате стоял и большой стол, за которым свободно уместились бы все гости, но Мзия почему-то пригласила гостей к маленькому столику.

14
{"b":"850623","o":1}