Очевидно, в этой семье не могли расстаться со старинной роскошной мебелью, а напоказ кокетливо выставляли модные, игрушечные столики и стульчики.
«Небось футболисты в прошлом году сидели за большим столом, — подумал Леван, — и физики, вероятно, не страдали от тесноты».
— Все меню на столе, — объявила Мзия.
— А кофе? — спросила Лола.
— Кофе будет, — успокоила ее хозяйка.
Гоча начал разливать коньяк.
— Я думаю, что тамады нам не надо!
— Не надо! Не надо! — хором откликнулись девушки.
Леван улыбнулся. Да, конечно, дни рождения, именины и всякие вечеринки для девушек были сплошным мучением. Ребята пили, хмелели, произносили длиннющие тосты, клялись друг другу в любви, а девушки сидели и клевали носами. Не притрагиваясь к еде и вину, не провозглашая тостов, они терпеливо досиживали до конца.
— Тамады, конечно, нам не нужно никакого, — сказал Гоча, — кроме меня!
Нана, Лола и Лена громко запротестовали. Гоча дал им немного пошуметь, затем поднял руку, и они сразу угомонились.
— Я хочу выпить за здоровье Мзии, — сказал Гоча. — Мзия, будь здорова!
Он опорожнил свой бокал и сел.
Леван хотел привстать и выпить тост стоя, но Мзия, положив руку на его плечо, не дала ему подняться:
— Сиди, сиди, ради бога!
Затем все встали и снова начали танцевать. Выпитый коньяк давал о себе знать.
«Буду танцевать, — решил Леван, поднимаясь со стула, — непременно буду танцевать».
Поднявшись с места, он наткнулся на удивленный взгляд Элисо; наверно, она разгадала его намерение. Это только укрепило его в решении танцевать. Он оглядел комнату, словно выбирая, с кем бы потанцевать, и тут увидел Лену. Она стояла совсем одна и держала журнал. Хотя она даже не смотрела в сторону Левана, ему показалось, что она ждет его. Он подошел к ней.
— Потанцуем? — вопрос прозвучал так, будто они часто танцевали вместе. Лена молча кивнула и положила руку на его плечо. — Только я танцевать не умею, — сказал Леван.
— Я хочу вам что-то сказать. — Лена остановилась, не убирая руки с плеча Левана.
— Я вас слушаю, — сказал Леван, тоже не снимая руки с ее талии.
— Я хочу уйти, — тихо сказала Лена.
— Куда?
— Не знаю, все равно куда…
Леван удивленно молчал. Ему показалось, что Лену он знает давно, что они и раньше встречались — и не однажды.
— Отпускаю тебе грехи, дочь моя!.. — попробовал пошутить Леван.
— Что? — спросила Лена и, догадавшись, улыбнулась. — Нет, это не исповедь. Я сама не знаю, почему я вам об этом сказала. — Она молчала долго. Наконец заговорила снова: — Ну что же мы стоим, давайте танцевать!
Они словно только сейчас почувствовали, что так стоять неудобно.
— Вы мне кого-то напоминаете, — проговорил Леван.
— Кого? — Лена в упор посмотрела на него.
— Не знаю, — ответил Леван. — Ей-богу, не знаю.
— Таких, как я, много, — улыбнулась Лена.
— Нет, не много…
«Нет!» — хотелось громко крикнуть ему. Однако получилось у него очень тихо.
Нет, таких девушек немного, это Леван знал наверняка. Не каждый может единственным словом вывернуть тебе душу наизнанку.
— Только не считайте меня дурочкой, — попросила Лена.
— Нет, — Леван улыбнулся, — постараюсь.
— Иногда мне и вправду хочется быть дурочкой… — сказала Лена.
Они уже не танцевали, а просто топтались на одном месте, не слушая музыки. «Может быть, это и есть настоящий танец?» — думал Леван.
— …И ничего не понимать, — продолжала Лена, — совсем ничего.
— Как Лола? — спросил Леван: это вырвалось у него нечаянно.
— А вы разве знаете Лолу?
— Нет, я просто так сказал…
— Лола — хорошая девочка. — Лена несколько минут не сводила глаз с Левана, но потом отвернулась в сторону и проговорила: — Да, хотя бы как Лола!
В это время Леван увидел Элисо, танцующую с Гочей. Она погрозила Левану пальцем, изображая ревность. Она, разумеется, шутила — Леван знал это. Элисо хотелось иметь смелого и очаровательного мужа. У нее всегда все было заранее продумано и отмерено. Нужно, чтобы со стороны Леван казался нескованным и свободным.
Писатель или вообще какой-нибудь деятель искусства под каблуком у жены — это создает у окружающих дурное впечатление и плохо отражается на его творчестве. Элисо это прекрасно понимала. Это было удивительно! Казалось, Элисо прожила уже целую жизнь.
— Такое с вами никогда не приключалось?
— Вы о чем?
— Вот… Как бы вам сказать? Вам никогда не хотелось куда-нибудь уехать или просто уйти?
— Как нет! Но когда мне надо уйти, я ухожу.
— Нет, я не об этом…
— Я не понял?
— Куда-нибудь очень далеко.
— Куда?
— Куда не добраться ни поездом, ни самолетом.
— Да-а… не знаю.
Воспоминание или мысль, начатая раньше, вдруг взорвались. И все вокруг как будто перестало существовать, все…
Ракушка
(Продолжение)
Мито долго смотрел на Мари. Потом затушил сигарету и негромко позвал:
— Иди ко мне!
Мари не обернулась.
— Потуши свет и иди ко мне! — повторил Мито.
— Нет, — наконец отозвалась Мари. — Надо догладить.
— Брось этот утюг и иди сюда!
— Я же сказала — нет!
Мито встал, подошел к Мари и взял ее за плечи.
— Мари!
Она не оглянулась. Только утюг застыл на весу.
— Мари! — голос у Мито дрогнул.
— Нет, — прошептала Мари. — Нет!
— Почему?
— Нет!
— Я спрашиваю, почему?
— Потому что я не хочу.
Мито так удивился, что ничего не смог сказать. Он как дурак глядел в затылок женщине и молчал. Потом он попытался силой повернуть ее лицом к себе, но это оказалось не так просто. Мари напряглась всем телом: она сопротивлялась ему, отказывала.
— Что с тобой? — с трудом выдавил из себя Мито и внезапно закричал: — Что с тобой, я спрашиваю!
— Ничего.
Мари, не выпуская из рук утюга, поставила его на обломок кирпича, служивший подставкой. Она стояла и смотрела на простыню, разостланную на столе, будто ожидая, что на ней вот-вот что-то появится.
В комнате было тихо.
Мито взглянул на Мари, и она вдруг показалась ему чужой и далекой, ему стало неловко оттого, что он не одет.
— Спи, Мито, — сказала ему Мари.
— Знаю! — сказал Мито. — Я все знаю!
— Что? — Мари подняла голову, но на Мито не взглянула.
— Все знаю!
Он замолчал, словно ожидая ее вопроса. Поскольку она молчала, после паузы он продолжал:
— Это твой сосед… Недаром все говорят.
— Нет! — Мари резко повернулась. — Нет.
— Что — нет? Что!
— Нет, Мито, — казалось, она сделала над собой усилие и улыбнулась ему. Это была та самая улыбка, которая связывала Мито по рукам и ногам. Одна эта улыбка могла успокоить его. Вот и сейчас горячей волной омыло сердце, растворив ревность и злость.
— Тогда в чем же дело? — спросил он растерянно, ибо больше ничем не мог объяснить ее упрямство.
Никогда еще с такой силой ему не хотелось приласкать ее, ощутить податливость ее груди и плеч. Он рассердился на себя за то, что стоит в трусах, как дурак, и ничего не предпринимает.
Решил подойти к ней и силой потащить к постели, заставить подчиниться… Нет, он не понимал ее каприза и ничем не мог его объяснить. «Неужели она не любит больше?»
Эта мысль напугала его. Стоило только подумать об этом — как становилось страшно. Что было бы с ним, если бы Мари не любила его?
«А если любит, что тогда?» Он резко повернулся и стал одеваться, Мари молча смотрела на него. А Мито надеялся, что она заговорит, ждал хоть одного слова, одного звука, выражавшего удивление. Но она молчала. «Неужели, — думал Мито, — неужели она и вправду разлюбила!»
Он присел на кровать, нагнулся и зашнуровал ботинки. Подняв голову, он столкнулся с взглядом Мари. Всего лишь одну минуту они глядели друг на друга, но Мито эта минута показалась целым веком.
Мари словно догадалась, что Мито ждет, чтоб она заговорила, и тихо спросила: