Пока он пьяно вспоминал, кому эти глаза могут принадлежать, время, чтобы что-либо предпринять и обдумать создавшееся положение, было упущено.

– Дон Севильяк? – ещё не веря себе и немея от догадки, заикаясь, прошептал он.

– Он! – раскатисто подтвердил дон Севильяк.

Сделав гримасу, недавний узник мешка Сола начищенным ботинком поддел кувшин с остатками вина, и он, необыкновенный и серебряный, кувыркаясь и получая вмятины, отлетел к стене. Вино булькнуло и вытекло кровавой струёй. Ковёр впитал его и потемнел. А дон Севильяк и Гнасис, будто оттягивая наступление предстоящей неприятности, как зачарованные следили за всеми преобразованиями кувшина и вина.

– Я. тебя предупреждал, Гнасис, – почти ласково проговорил дон Севильяк, подходя вплотную к сидящему в придавленной позе советнику эмира, – что когда-нибудь я доберусь до тебя и тогда тебе уже несдобровать. Предупреждал?

Гнасис сник и обмяк. Хмель у него моментально вышел потом, выступившим и на ладонях, и на шее, и по всему телу. Уходить на дорогу времени – не успеть.

– Не убивай! – вскрикнул он, раздавленный нависшей над ним глыбой верта-великана.

– Ещё чего? – недовольно громыхнул дон Севильяк. – Нужно мне о тебя мараться! Ты теперь на моем месте посидишь. Винцо вдосталь по-пьёшь. Тем более ты его любишь.

Он нагнулся, схватил Гнасиса за уши и приподнял его. Гнасис завопил от боли.

– Потерпишь! А теперь веди меня к мешку Сола! – дон Севильяк продолжал одной рукой держать своего надсмотрщика за ухо, а другой перехватился за шиворот. – Пошли! И не вздумай!.. Тогда точно придавлю.

Иван проявился и в тусклом неровном свете, исходящим от единственной свечи, осмотрел внутреннюю полость мешка Сола. В воздухе стоял удручающий запах алкоголя и немытых тел.

У Ивана спазмом перехватило горло, ему даже пришлось задержать дыхание.

Сюда появляться надо было бы в противогазе, – подумал он и брезгливо сплюнул, прочищая легкие.

…Мешок Сола, столько лет терзавший воображение ходоков, пройденный Иваном с изначального возникновения его, оказался, тем не менее, пустым. Либо, находясь на дороге времени, он что-то просмотрел, либо в мешке была некая неопределённость в виде пресловутых ступеней времени, в которых Ивану не хотелось разбираться. Его даже не заинтересовало: кто и когда вмонтировал двери для входа в мешок. Ни его, ни Симона, когда он заикнулся об этом.

– Тебе это надо? – посмотрел на него Симон, словно осудил. – Давай, Ваня, займёмся теми, кто попал от нас в него, и покончим с этим творением Сола навсегда…

Постепенно привыкая к полумраку, Иван среди каких-то небрежно разбросанных тюков, одежд и другого скарба обнаружил серые и, как ему показалось, неподвижные и безжизненные тела ходоков.

Невдалеке, у самой стены, странно сухой и на ощупь даже тёплой, лежал дряхлый уже старик с длинной и, вероятно, когда-то белой бородой. Теперь борода свалялась в грязное кубло и скособочилась истрёпанным веником. Иван, низко наклонясь, пощупал пульс и долго прислушивался к дыханию старика – жив ли? Члены у того были вялыми. И от него разило винным перегаром. Перевернул его к свету и убедился, что видит этого человека впервые.

Среди подносов с едой и разнокалиберных емкостей с вином, что сгрудились посередине пространства мешка Сола, сложив на высокой груди маленькие ручки и по-детски поджав под себя короткие толстень-кие ножки, обутые в разные башмаки, спал человек, которого Иван узнал сразу. Это был Пэбэ – Пивная Бочка, Кристофер.

Он, по-видимому, у ходоков был чем-то вроде административного работника, руководителя, назначающего общие встречи и определяющего порядок их проведения. Может быть, у него были и другие обязанности, но Иван пока так и не удосужился разузнать по-дробнее структуру объединения ходоков-современников и место Кристофера в нём.

Побродив, спотыкаясь на каждом шагу о всевозможные предметы, подчас непонятного назначения, Толкачёв нашёл ещё троих незнакомых ему ходоков, отсиживающих неизвестно какой срок в большой, метров десять в поперечнике, полости мешка Сола. Впрочем, эти ходоки могли быть на том же собрании, разогнанном заговорщиками неожиданной стрельбой, но Иван их не запомнил.

Уже через десяток минут он смог подвести не очень утешительный для себя итог обследования: надо было вытаскивать из мешка пятерых ходоков, хотя предполагалось, что их здесь будет не более трёх. Это усложняло его задачу. Дело усугублялось некоммуникабельностью ходоков. Они спали. Ни один из них не реагировал ни на мощный призывный голос Ивана, ни на его более энергичные действия, как-то: похлопывание по щекам, принудительная постановка на ноги, толчки руками и откровенные пинки под бока.

Толкачёв присел отдохнуть и обдумать план действий. До наступления момента нападения ходоков на мешок Сола с другой стороны ещё оставалось, по прикидке, часа полтора. Аппетитные угощения окружали его – жареное мясо, ещё свежий непочатый плов в объёмистой посудине, разнообразные фрукты.

Он не удержался, плотно поел, выпил вина.

Вино ему понравилось. Оно взбодрило, при потреблении не было хмельным, но когда ходок надумал встать, ноги его не послушались, точно онемели и стали жить своей, неподвластной ему жизнью. От такого нежданного поворота он развеселился, рассмеялся, нарушая мертвенную тишину древнего сооружения, с почтением похвалил-осудил себя:

– Ай да я!

Несмотря ни на что, ему стало хорошо, окружающее обрело уют – свеча, как теперь ему показалось, давала довольно много света, придавая подземелью вид припорошённого пеплом, заброшенного жилья, оберегающего жгучую тайну прошлого.

Иван с детства, со времён дачных выездов на Карельский перешеек, любил старые чердаки. На них, если хорошо покопаться в пыльных отложениях, можно найти уйму интересных и необходимых вещей: старый угольный утюг, обломки патефона, антикварные или старые книги и газеты, впервые оповестившие мир о событиях, ставших давней историей даже в учебниках. И сейчас ему нестерпимо захотелось посмотреть, что же здесь, в этом пыльном мешке Сола, лежит, подержать в руках незнакомые вещи, полюбопытствовать об их назначении и полюбоваться ими.

Он едва отогнал наваждение и зуд в руках, вспомнив, для чего сюда пришёл.

Похлопав Пэбэ по пухлому животу и упираясь в него, Иван с трудом встал на ватные ноги, походил – пять шагов вперёд, столько же назад – и вновь почувствовал устойчивость.

После некоторого размышления он сволок всех ходоков к центру мешка, разложил их веером – голова к голове. Затем, по очереди захватывая их руки в свои, пять раз становился на дорогу времени и одного за другим пробил в прошлое, Недалеко – на день. Что особого труда ему не доставило.

Затем, всё так же по порядку, вернул всех ко времени, когда появился проход в недоступной стене, преграждавшей выход из мешка Сола. По счёту сдал их в руки Арно, а одного, последнего, Иван сам оттащил в назначенное место.

– Эй! – кто там ещё? – Иван с удивлением заметил пыхтящую пару людей, выступивших из темноты. – Ты? – узнал он дона Севильяка, тол-кавшего взашей какого-то человека. – Куда это ты его?

Дон Севильяк захохотал, показав прекрасные белые зубы.

– В мешок, куда ещё? Пусть, поганец, там посидит, винцо полакает! – Гигант встряхнул обмякшего в его руках Гнасиса. – Каков, а?

– Зря стараешься, – охладил его Толкачёв. – Сейчас мешок Сола взлетит на воздух… Рухнет, одним словом. Вы оба лучше займитесь стражей, да и ходоками тоже. Их всех надо бы оттащить отсюда подальше… Да отпусти ты его! Слышишь? – крикнул Иван с надрывом в голосе, чтобы было громче.

Ему показалось, что ни ошалевший и запуганный Гнасис, которого он видел по-настоящему, пожалуй, впервые, ни возбуждённый и занятый только своими планами дон Севильяк, ничего из сказанного им не восприняли. Они просто по инерции двигались к своей цели. Гнасис не сопротивлялся, едва переставлял ноги и был ко всему безучастен, а верт, уставившись своей жертве в затылок остекленевшим взглядом, упорно подталкивал её по направлению к тёмному входу в мешок Сола.