– Не сволочись.

– А-а, ну вас всех!

Арно недоверчиво покачал головой.

– Ладно, допустим… – процедил он сквозь зубы. – Куда же его понесло? Где искать?

Радич озабоченно пожал плечами.

– Как крысы… Как крысы побежали, – сказал он зло. – Жду вот. Вскоре должны появиться Осикава и Жулдас. Их спросим, не встречали ли они его на дороге времени.

– Ждать не буду, – отговорился Арно и буркнул: – Пошёл я.

– Катись… – вяло позволил Радич.

Поздней ночью, могуче всхрапнув в последний раз, проснулся дон Севильяк.

Пружины дивана жалобно пропели под тяжёлым телом, когда он, судорожно ощупав вокруг себя пространство непослушной со сна рукой, сел, поводя незрячими глазами.

В темноте комнаты сориентировался не сразу. Ноги его в чем-то запутались, и он долго и безуспешно соображал – в чём это: в одеяле, простыне или в сползших брюках. В комнате был ещё кто-то и, по-видимому, спал – неспокойное дыхание слышалось рядом. Из-под угадываемой в темноте двери тоненькой ниточкой пробивался свет, доносились бубнящие голоса.

«Где это я?» – Дон Севильяк не удивился, что он находится вообще где-то: не было ни сил для этого, ни особого желания. Голова болела и кружилась. Ему дико хотелось есть и пить, и чтобы сейчас же еда и питьё появилось бы перед ним, а он бы набросился на всё, не вставая с постели.

Обострившимся чутьём голодного он принюхался – не пахнет ли едой? Но жадно вдыхаемый воздух не принёс желаемых запахов. Дон Севильяк решил предпринять что-нибудь иное.

– Эй, кто там? – позвал он хриплым голосом, все ещё не освободив ноги от пут.

Спящий от его голоса застонал, а за дверью как будто смолкли, но потом опять заговорили.

– Где же всё-таки я? – более осознанно и мучительно подумал он вслух.

То, что не у себя дома, он уже понял, даже был уверен в этом. Но тогда напрашивался тягостный вопрос – где?

Глаза его постепенно привыкали к рассеянному свету, проникавшему через окно с улицы в комнату, и он, к своему ужасу, разобрался, что находится в квартире у Вани.

– Всё-таки я, дурья моя голова, пришёл сюда, – посетовал он. – И навёл их на… Уфф!..

Он, наконец, освободил ноги и с остервенением пнул путы, встал и, пошатываясь, побрёл к двери на голоса. Постоял, прислушался и узнал их.

На кухне пили чай и разговаривали Симон и Ваня.

Дон Севильяк тихо открыл дверь и, невидимый собеседникам, разволновался и почувствовал на щеках слёзы, так он был рад, так он их любил. Умного друга Симона и славного парня Ваню.

Опомнился, слёзы вытер и постарался отнести их не столько на счёт умиления, сколько на пытку вином, устроенной Гнасисом.

– Не помешал? – спросил он как можно бодрее и шагнул на свет.

Одутловатое лицо его поросло смоляной щетиной, под глазами отечно повисли синие мешки – выглядел дон Севильяк ужасно, даже щёки его старчески сдвинулись вниз, скомкавшись у подбородка.

Но обрадованным друзьям он был хорош и желанен в любом виде.

На столе тут же горками нагромоздилась заранее заготовленная снедь, появились бутылки с холодным пивом, и лимонадом. А к ним и запотевший графинчик с водкой. Пока закипал чай, а дон Севильяк жадно закусывал, его ввели в курс всех дел. Разбудили недовольно ворчавшего Сарыя…

На кухне стало весело и тесно. Вместе с кухонным столом перебра-лись в комнату, расположились по-домашнему, подняли рюмки.

– Ну вот, – бодро провозгласил тост Симон, – за то, что мы опять все вместе!

Ночь истончалась, светлела, уступая место новому дню, которому наши герои придавали большое значение.

Али, играя кинжалом и поправляя стрелки усов на тонком смуглом лице, предавался мечтам. Мечтать было о чём. Сам эмир, да будет благословенно его имя, обещал большую награду. Правда, награда будет только в том случае, если злые и кровожадные дэвы не вырвутся из заточения. А для этого надо было бдительно стеречь ото всех злых сил, и людей тоже, тяжёлые железные двери. В них мог безбоязненно входить лишь покоритель дэвов, да укрепит его дух великий Аллах, Гнасис, ближайший советник и сановник самого эмира. По воле Всевидящего, повелитель дэвов был страшен лицом и груб душой, но Али терпел его бесконечные придирки и… уважал.

Каждому золотому, обещанному эмиром, уже было найдено достойное место приложения, не хватало только самих золотых, и Али создавал их в воображении и так же, в мечтах, тратил, наслаждаясь предоставленной возможностью.

Воины стражи расположились по всему периметру помещения перед дверью. К ней они относились как к одушевлённому предмету: по-сматривали на неё с опаской; если говорили о ней, то шёпотом. Одни из них сидели, другие прохаживались или стояли вдоль стен.

Двое под единственным чадящим факелом играли в кости и, если спорили громко, то осторожно посматривали на Али, который, несмотря на полусонный и равнодушный вид, всегда всё видел и слышал.

Слушая их перебранку и лениво транжиря воображаемые деньги, Али вдруг почувствовал сладковатый и приятный запах, неожиданно распространившийся в густом, застоявшемся воздухе подземелья.

Так и не поняв, что происходит, Али с удовольствием вдохнул полной грудью и ощутил блаженство, такое созвучное с его мыслями и желаниями, точно он погрузился в сказочный мир. Прекрасные гурии в плавном танце окружили его, туманя разум своими соблазнительными движениями и видом. Али что-то вскрикнул и медленно повалился на пол.

Уткнулись лбами и замерли игроки. Вдоль стен сползли вниз усыплённые стражники, стоя нёсшие караул.

– Арно, – послышался спокойный голос Симона, спускающегося в подземелье сверху, – вытаскивай их всех по лестнице подальше отсюда. Хотя бы вон туда, а я поставлю мину под дверь… Да осторожнее! Разве так можно обращаться с людьми? Так же ты им головы поразбиваешь, а они тут ни при чём. Отпусти их ноги и бери на руки со спины… Под голову… Вот так!

У Гнасиса в это утро было отличное расположение духа. В залах дворца стояла благодатная прохлада, достигнутая стараниями многочисленных слуг. Из окна с резной решёткой доносился приглушённый, но бодрящий шум близкого базара. Рядом с Гнасисом стоял ёмкий кувшин, наполненный превосходным вином. За ним он не поленился и сходил в Грузию шестнадцатого века и, перепробовав множество вин, выбрал лучшее, не постеснялся и умыкнул целый бочонок из подвалов какого-то из многочисленных грузинских князьков.

Радич куда-то запропастился. Возможно, беседовал с хитрецом визирем, или проверял свой гарем, чем он в последнее время занимался всё чаще, а может быть, и стал на дорогу времени, чтобы развеяться или побывать в нужном месте.

Дела господина не касались и не волновали Гнасиса. Важно было то, что можно не торопясь наливать благоуханную влагу в пиалу редкой красоты, медленно цедить сквозь зубы во славу Аллаха божественный напиток и заедать его мелко крошёным мясом, обильно приправленным восточными специями. Другой закуски Гнасис не признавал.

Правда, Мухаммед запретил пить вино… Да ну его к Аллаху!..

Так сидел он и час и два. Наконец, в его блаженно затуманенном, словно припудренном песочком, сознании стали одна за другой возникать приятные мысли, с которыми он отнюдь не боролся, а разжигал, и чем дальше, тем сильнее. У него даже сформировалось некое желание. Хорошо бы сейчас… – совсем как будто подумал он, но сам себя одёрнул, потому что какая-то подозрительная тень, появившаяся на фоне рассеянного от зашторенного окна света, отвлекла его внимание.

Не успел он прожевать мясо, как тень проявилась доном Севильяком.

Гнасис не сразу узнал его, так разительно он не был похож на того дона Севильяка, каким он уже привык видеть его в мешке Сола в качес-тве узника – всегда пьяного, немытого, заросшего и опустившегося.

Сейчас перед ним стоял совершенно другой человек: в прекрасном европейском костюме, при галстуке, удачно гармонирующим с костюмом и рубахой, чисто выбритый и с тщательно расчесанными кудрями, и лишь взгляд больших, круглых, неправдоподобно выпуклых глаз показался Гнасису знакомым.