Радич пожал плечами. Он сам с некоторым удивлением вглядывался в знакомую, примелькавшуюся картину.
– Это нам в наследство осталось от прежнего правителя, – неуверенно проговорил он. – И, кроме того… здесь, наверное, присутствуют нужные люди для моего… для нашего эмирата.
– Нужные люди здесь не толкутся, – посмел не согласиться Гнасис. – Гони ты их в три шеи и прикажи подать вина и баб!
– Гони их! – поддержали Гнасиса еще двое-трое ходоков, видя колебание Радича.
– Давайте я их перестреляю! – взвизгнул Владимир.
– Закрой рот, вонючка! – зло сказал ему Арно.
Владимир оскалился.
– Сам топить предлагал! – уколол он его и полез за пазуху.
– Джо, не послать ли нам этого ублюдка к Севильяку в гости? Вот будет потеха-то!.. Вынь, подонок, руку, иначе я тебе её сломаю.
– Как бы вам обоим к нему не отправиться! Что вам не хватает? Что не поделили?.. – гневно начал Радич. – Скоты! Мы же создали союз братьев, а не братоубийц. Перед вами распахнуты пространства и времена, а вам и там тесно!
Радич, распаляясь, позабыв о приглашённых придворных, краснел и старел лицом. Его бесили бесконечные и небезобидные перепалки ходоков, объединившихся под его лозунгами, которые, как ему казалось, освободили их от нудных запретов и бестолковых ограничений, и, в то же самое время, давали в руки перспективу, свободу действий в прошлом, настоящем и будущем.
– Будут вам и вино и гурии. Но не забывайте, в конце концов, что для этих вот людей, – Радич кивнул в сторону вошедших, – вы – прооб-раз будущего. Нашу демократию в действии, вот что они должны видеть. Кстати, Владимир, это ты позавчера устроил стрельбу на базаре?
– Так этот дикарь на меня с кинжалом бросился!
– Сам виноват! – рыкнул Арно. – На такого, как ты, сморчка просто так не набросятся.
– А ты что, решил новые законы как старые завести?.. Не убей?.. А я буду убивать! Буду! Вот…
Владимир выхватил пистолет, но рядом сидящий ходок, меланхоличный с виду Тойво, навалился на него всем телом и отобрал оружие.
– Дай ему еще и по морде, – посоветовал Арно и подмигнул Тойво.
Тойво неприязненно посмотрел на Арно из-под густых рыжеватых бровей и демонстративно отвернулся.
– Всё, друзья! Инцидент исчерпан, – зычно провозгласил Радич и подал сигнал визирю. – Начинай, дорогой. Как договорились.
В мешке
– Ты г-говоришь, пьянство, мол… Ага! Ты не г-говоришь… Так вот, я г-говорю… Пьянство – эт-то маразм, это леность мысли, которая имеет… т-так-кие к-куцые к-крылья… крылыш-ик-и… что её полёт… это мысли полёт, я имею… ик-к!
Дон Севильяк икнул и повёл громадным кулаком перед своим носом туда-сюда. От его движения язычок пламени свечи вздрогнул, по подземелью заметались тени.
– Её полёт… Она полететь-то полетит… она может, но только до пос-судины с вином… Долетит, глотнёт и… ик-к!.. бульк!.. с г-головой и… не летит уже ник-куда. И он… этот паршивец знае-ет… соображает, что к чему. Воды нет… Только вино даёт… Ах!
Дон Севильяк, упираясь ладонями в стену со спины, долго поднимал своё непослушное тело. Встал, качнулся, чихнул.
– Но ничего у него не выйдет!.. Сегодня же начнём подкоп… А что?.. Землю?.. Да, куда землю девать?.. Будем есть? Как черви… И всё превратим в гумус… Чем долбить, чем долбить… Тобой, дурья твоя голова… Вином размочим, зубами разгрызём… Послал мне бог олухов… Ну, уж выберусь я отсюда! Передавлю руками… Как выйду!.. Не-ет! Они не дождаться, чтобы я… Я… А ну! Встань на четвереньки… Зад приподними!.. Вот. Я попробую до потолка дотянуться, проверю… Сколько, сколько… Сто сорок килограммов, ну и что?.. Не раздавлю… И так тоже дух испустишь… Держись, я упрусь… Держи-и-и!.. А, дьявольщина!.. Жив?.. Ну, ну… Давай я тебя подниму… Полежи вот так, придёшь в себя… Всё!.. Не всё, приятели, не всё, – дон Севильяк перешёл на шёпот. – Они не сидят, сложа руки… ищут меня… а тут это вино… вино… вино… Проклятый Радич!..
Сол
И вот, наконец, Сол – дремучий, с низким лбом, один из прародителей древних шумеров или хеттов, а может быть, и прапра… тех и других вместе взятых.
Сидел он на взгорке, ел мелкие яблоки, наотмашь отбрасывал огрызки за спину и каждый раз при этом взрыкивал подобно водопроводному крану на кухне.
– Подойди к нему, но будь осторожен. У него ум связан с руками. Вздумает ударить, и ударит… А я не пойду. – Сопровождающий Ивана Толкачёва ходок, предоставленный школой ходоков, неулыбчивый человек неопределенного возраста, прикрытый массивным на вид тюрбаном от жары, покачал головой, – Посижу здесь. Если вздремну, разбуди…
Ходоки школы, куда привёл Ивана Раптарикунта, в основу своего культа ходьбы во времени ставили только прошлое. Ибо лишь в прошлом, по их мнению, находились истоки бытия, а в настоящем, тем более в будущем, не было ничего примечательного, чтобы думать о нём: там жили эпигоны, для которых освоение дороги времени не могло представляться ни чем-то необыкновенным, ни просто трудным делом.
Все иерархи ходоков проживали в былые времена, за пределами доступности, устанавливаемой не способностями отдельных людей погружаться в прошлое, а строго в определённых пределах. Они имели право ходить в глубь минувшего не свыше чем на два-три тысячелетия. Появление кого-либо из будущего, не ведающего законов и с амбициями, считалось терпимым злом, но не более того. Поэтому Ивана, проводя к Солу, передавали из рук в руки, от одного ходока другому по цепочке. Кто он такой, никого не интересовало. Впрочем, может быть, кому-то и было интересно узнать что-то о нём, но он этого не заметил. Все они, как правило, отличались молчаливостью и крайней сдержанностью.
О том, что когда-нибудь после них появится легенда, связанная с именем КЕРГЕШЕТА, они не ведали, но чтили какого-то Нардана – первого, кто якобы опробовал поле ходьбы, став на дорогу времени. Нардан при жизни выделялся строгостью и нетерпимостью к вольностям со временем, и иногда, появляясь среди ходоков поздних поколений, строго смотрит, правильно ли они ведут себя, проникая во время…
– Ладно! – Иван вздохнул полной грудью ароматный воздух, сбил со щеки комара и решительно направился к Солу, не обратившего на внезапно появившихся перед ним людей никакого внимания.
Толкачёв настроился на мгновенную реакцию в ответ на непредвиденные или угрожающие ему действия Сола. Он его не боялся, конечно, надеясь на свою сноровку и тренированность. Но кто его знает, как этот далёкий предок поведёт себя при контакте. Ивану столько наговорили о Соле, о его чудачествах и проделках, что он вынужден был придти к выводу: перед ним либо гений, либо идиот; но то, что Сол был незаурядной личностью, было бесспорным.
Памятуя обо всём этом, Иван подходил к нему со смешанным чувством любопытства и недоверчивости.
Сол как будто бы увидел Ивана или показал, что увидел, лишь за три-четыре шага до него. Взгляд его больших голубых глаз был чист, диковат и странен одновременно. Он не удивился, не изменил позы – ноги вразлёт и в упор пятками в откос возвышенности, – не перестал есть яблоки, доставаемые из-за спины, куда он бросал и отходы, но левая рука, отбрасывающая огрызки, привычно прикрыла отполированную рукоять увесистой дубинки, лежащей рядом с ним. Вены на руке вздулись ветвистой синевой.
Иван остановился. Надо что-то говорить, а то… – лихорадочно думал он, позабыв, что собирался сказать Солу в первую очередь, используя подсказку ходоков школы.
– Приветствую тебя, Сол!
Сол не ответил. Мало того, какой-либо интерес в его глазах пропал. Правда, он оставил в покое яблоки, но зато сунул в рот что-то другое. На его подбородок изо рта потекла коричневая жижа. Он смотрел и не видел Толкачёва. А тот с тоской думал о бездне, разделяющей его и представителя давнего, для разума неправдоподобного, поколения людей.
Чем он сейчас занимается? Знать бы!
Жаркое солнце щедро освещало и обогревало богатый край. Пенились купы буйной зелени, в воздухе и под ногами, в траве, – везде резвилась живность. Стрекотали кузнечики, пели птицы. Аромат трав, листвы, стволов и цветов пьянил и расслаблял.
