Глаз Дарёна не поднимала, говорила тихо, но уверенно. И никто из нас не ожидал, что первым заговорит вовсе не Анри, и не отец Вольдемар, а Егор Ильич.

- Дарья, поняла теперь, что не место тебе в этом доме? Барыня добра, да вот всякая падаль сюда слетается, как мухи на мёд. Сколько я говорил тебе – выходи за меня? Дождалась, пока Настёну чуть не порешили? – он говорил сурово, но в той суровости слышалась мне настоящая забота… и наверное, не только она.

- Какие восхитительные подробности, - выдохнула изумлённая я.

Оглядела своих – кивают, всё, значит, так и есть. И Марьюшка кивает, и Меланья.

- Мы уж ей говорили, чтоб слушала мужика-то, - усмехнулась вошедшая в залу Ульяна, она тащила новый горшок каши. – А она заладила: куда мол мне, убогой да неудачливой, моя, мол, недоля чью угодно долю переборет. И слышать ничего не хотела.

- А как же барыня? – пролепетала Дарёна.

- А я не пропаду, - покачала я головой. – Дарёна, Егор Ильич дело говорит, и я с ним совершенно согласна. Если что – насчёт домика твоего я по-прежнему в доле, мы это ещё с тобой обмозгуем до конца. А с хозяйством справимся.

- Слушай, слушай, что Женевьева говорит, она жизнь-то повидала, знает, что к чему, - посмеивалась Ульяна.

Та только вздыхала и теребила передник.

- Что же, Дарья Тимофеевна, пойдёшь ли за меня? – спросил Егор Ильич, подойдя к ней, и поклонившись в пояс. – Али не люб я тебе? Тогда прямо скажи.

- Люб, - прошептала Дарёна, всё ещё не поднимая глаз.

- И что же тогда?

- А Настёну куда? – она отважилась взглянуть ему в лицо.

- Как это – куда? С тобой! Это ж твоё дитя, всё равно, что ты сама. Вырастим, выучим, да жениха хорошего ей сыщем. А бог даст – и братики-сестрёнки у неё появятся.

Я слушала его – и понимала, что он говорит от сердца, совершенно от сердца. И что Дарёне с ним будет хорошо. Он постарается. И дальше будет стараться. Очень уж она ему по душе.

Он ждал ответа, и она подняла голову, взглянула – наверное, впервые за долгое время не украдкой, не из-за чьего-то плеча, а прямо и открыто. Будто сама ещё до конца не верила.

- Пойду за тебя, Егор Ильич, - прошептала она.

И так радостно он улыбнулся, что мне прямо похорошело. Как лучик надежды в нашей дрянной ситуации – мол, не всё потеряно, жизнь продолжается, и если мы немножечко постараемся, то и у нас тоже всё будет хорошо.

Егор обнял Дарёну, и они стояли, не видя и не слыша ничего и никого вокруг, а все поздравляли, кричали – многая и благая лета, желали достатка и деток, и ещё чего-то, столь де хорошего.

- Когда венчаться-то придёте? – строго спросил отец Вольдемар, впрочем, тоже довольный.

- Да в воскресенье, подготовить же всё надо, - не задержался с ответом Егор Ильич.

Я поняла, что нужно брать всё в свои руки.

- Так, все за стол, что ли, - скомандовала я. – Раз у нас неожиданно прибыло счастья и благодати. Едим, поздравляем жениха с невестой, а уже после – говорим о делах наших скорбных.

Все согласились безоговорочно, потому что «вотэтоповорот» поднял настроение и местным, и тем, кто с горы. В конце концов, все живы, Асканио вылечим, с пришлецами разберёмся. Как-нибудь непременно разберёмся.

- Егор, тащи сюда эту крысу в сюртуке, - скомандовал отец Вольдемар.

Сосед мой понял с полуслова, и выставил перед нами всеми Астафьевского камердинера.

- Я не виноват, ей-богу, не виноватый я, и не знал-то я ничего! – бормотал еле слышно Никанор.

Он трясся, будто его уже сейчас обещали сбросить в прорубь, или скормить медведю, или подвергнуть ещё какому наказанию. Глаза так и зыркали в сторону двери. Но у двери ухмылялся капитан Плюи. Он жаждал отыграться за позорное поражение, и не был готов выпускать наружу кого бы то ни было без повеления господина генерала.

- Давайте начнём с того, что этот человек определённо знает, - произнёс Анри. – Пусть расскажет, кто таков, как попал к господину Астафьеву в услужение, и почему тот потащил его с собой в такую даль. Спросите, святой отец?

Отец Вольдемар усмехнулся.

- Сами не желаете?

- А я успею, если что вдруг, - усмехнулся Анри ответно.

- Слышал, что господин генерал желает знать? Отвечай, - сурово сказал отец Вольдемар.

Тот помялся, да и заговорил. Что служит господину Астафьеву – Иван Дмитричу – уже пять лет, служит исправно, платит тот хорошо. И о том, что помянутый господин Астафьев, смирно лежащий на лавке у стены, был послан с заданием – добыть денег для казны, но он не очень-то верил в то, что удастся, и что удастся легко. Поэтому беседовал с разными людьми и выяснял – нет ли где таких, кто был замечен в каких-нибудь непотребных деяниях и приговорен к наказанию, и утёк, и следы их терялись бы в сибирской тайге. И он говаривал, что такие беглецы могут неплохо заплатить за то, чтобы их оставили в покое, значит – и казна пополнится, и свой карман Иван Дмитрич тоже рассчитывал пополнить, не без того. А его, Никанора, использовал, чтобы тот ходил по деревне, втирался в доверие людям да добывал сведения. И о беглой вдове Матвея Медведкина разузнал как раз Никанор, а та вдова числилась в списке Иван Дмитрича под весьма небольшим номером. А всё потому, что какие-то люди имели в ней некий интерес, какой именно – Никанор не знает. И то, что на ней грех смертоубийства и кровь, должно было помочь убедить её поступать, как Иван Дмитричу нужно. А господин Лосев вроде бы где-то неподалёку от неё должен обретаться, потому что имел в ней интерес, потому что она внучка родная его ближайшего конфидента Елизарьева, хоть и рождена от крепостной. А господин Лосев сам показался, значит, и она должна была пребывать где-то поблизости. А ещё – искали разных убивцев, вроде Валерьяна Герасимова, за которым много жертв, и родные некоторых жертв заплатили Иван Дмитричу за поиски, и были готовы заплатить ещё – за голову или тело. Или за достоверные сведения о том, что тот отдал концы и похоронен. А таковых сведений не нашлось, и Иван Дмитрич думал, что тот снова подался в бега, куда-то дальше, на север или на восток, и нужно было узнать, куда именно. Но почему-то все жители Поворотницы хором говорили, что Валерьяна нет в живых, но никто не мог толком сказать, где могила. И как именно он нашёл свой конец, тоже молчали – мол, помер, и точка, нечего о том больше говорить. И Иван Дмитричу это было подозрительно весьма. Он привык, что от него всегда что-то скрывают, и здесь тоже ясно видел – скрывают, да ещё как. И был полон решимости дознаться, как оно на самом деле. И у него есть при себе чародейский кристалл, который открывает беспрепятственный проход куда угодно, и тот кристалл им уже немало помог – и добычу доставить, куда надо, и подмогу позвать, если туго. И он, Никанор, сразу же сказал, в самый первый вечер, когда их в развалюху поселили, что подмогу-то звать уже пора, а то тут больно всё сложно и людишки какие-то мутные, вежества не знающие. Но Иван Дмитрич был сам себе голова и не позвал. И зря.

На словах о мутных людишках, не знающих вежества, Северин расхохотался. Его высочество Анри де Роган только лишь взглянул на говорившего с интересом, а что он подумал – я судить не берусь.

- Ну что же, значит мы, вежества не знающие, будем сейчас спрашивать господина статского советника о разном, - сказал он.

Господин советник лежал на лавке тихо-тихо и разве что дышал. Он никак не реагировал на всё то, что происходило вокруг него. И сейчас Дуня по просьбе отца Вольдемара подошла и парой точных движений привела его в сознание.

- Иван Дмитрич, родненький, не вели казнить! Вели слово молвить! Ироды эти говорить заставили! – возопил Никанор и рухнул на колени подле лавки.

Иван Дмитрич же поморщился и слабым голосом попросил пить. Дуня, никак не показав, что о нём думает, налила воды в чашку и дала Никанору в руки – твой барин, ты и пои. Правда, тот справился. Барин выпил воду, сел на лавке и огляделся.