Кроме того, сплетнюшка о том, что мы теперь с ним вместе, облетела все три распадка очень быстро. Когда я появлялась на улице и с кем-то встречалась, меня всё равно что заново разглядывали. Но – в лицо ничего не говорили, даже соседка Маруся, когда приходила поболтать с Дарёной.

- Всё равно, это опасно. Вам нельзя быть такой беспечной, Эжени. Это… это достаточно дикий край.

Расскажи мне о диком крае, да-да. У нас с тобой, дорогой мой принц, разные понятия о том, что такое дикий край.

Он смотрел – и не понимал. Как это – он сказал, и его тут же не послушались. Вот прямо смотрел и переваривал. Что, обидится и уйдет?

- Может быть, вам перебраться жить наверх? – он продолжал смотреть хмуро.

- Анри, у меня тут люди. И коты, - я почесала проникшую снаружи Мусю. – Зима кончится, и мы подумаем о… гостинице, не знаю. Отдельное здание, в котором комната или комнаты, где можно переночевать, кухня и охрана. Просто, ну, гостей не так много, чтобы отбить вложения в строительство. То есть, может, они отобьются, но когда-нибудь потом. А пока – вот так.

По его лицу было понятно, что он никогда в жизни не думал о том, что такое «вложения в строительство», и как их отбивают. И вообще, он, наверное, привык к важным дамам, за которых всё решают другие, а я всю жизнь сама решаю за себя… и ещё за того парня.

- Анри, вы не понимаете, - вот я это и сказала.

Он вздохнул и по-прежнему смотрел хмуро. Потом спросил:

- Эжени, у вашей кухарки ведь есть дом, в котором она не живёт?

- Вы о Дарёне? Она не кухарка, я просто позвала её жить к себе. И она здесь делает, что может. Как все мы. Ну да, у неё есть дом. Но это её дом.

- Она всё равно живёт у вас. А если ваш сосед соберётся наконец-то взять её в жёны, то она станет жить у него, вместе с дочерью. Зачем ей тот дом? А доходами, если таковые случатся, поделитесь.

Вообще, если уж совсем откровенно, я уже думала о таком варианте. Дом плоховат, но не случись меня, Дарёна, я подозреваю, вполне бы в нём перезимовала – если бы Валерьян не увел её туда, откуда не возвращаются. Или почти не возвращаются.

- Анри, если я пообещаю вам обсудить с Дарёной это дело – вы перестанете беспокоиться?

- Перестану, если вы не просто обсудите, но и придёте к какому-то решению, - пробурчал он. – Можете ещё мне сказать потом, что решите, особенно – если помощь понадобится.

- Вот и славно, - и я потянулась поцеловаться и размотать его белый шарф.

Потому что всё прочее, что происходило меж нами за закрытыми дверями, было сродни той самой здешней магии – и взгляды в глаза, и прикосновения, и фейерверк невероятных ощущений. И пусть он говорит и думает ну хоть что, потому что… потому что.

Потому что и снег теперь кажется белее, и солнце ярче, и лес сказочнее, и лёд красивее. Просто потому что. И петь хочется. И даже танцевать, хоть я и не умею.

Но была и ещё одна сторона всей этой красоты неописуемой. Моя репродуктивная система махала мне ручкой весь прошлый год. Гинеколог ещё прошлой весной сказала, посмотрев анализы и узи – всё, менопауза. Но фишка была в том, что организм с ней не согласился, и периодически сообщал мне, что ещё что-то может и хочет. Не с былой регулярностью, но – раз в два-три месяца.

И мне совсем не хотелось как-нибудь этак встрять здесь. Дома-то не хотелось, потому что ничего уже не хотелось. Здесь же, когда вся медицина – это Дуня, тем более уверенности не было.

Кстати, моё личное крошечное целительство чуть-чуть, но работало. Затянуть ссадину, убрать синяк или ожог, снять боль, помочь обмороженным – всё это было мне по силам. Но вот договориться с собственным телом – нет, я не могла. И последний всплеск случился где-то за неделю до всяких праздников, рождественских и прочих. Поэтому я собралась, предупредила Дуню, что хочу с ней приватно побеседовать, и пошла к ней домой.

Тропка по лесу была натоптанной – ходили к ней только в путь. Я до того всего пару раз заглядывала в её небольшой домик, где по стенам сушились пучки травы, на полках стояли всякие склянки, а на столе лежали мешочки и шкатулочки.

После того, как Асканио испортил ей маскировку, Дуня больше не надевала никакой личины. Сказала – затратно и хлопотно. Просто прятала золотые косы под чёрный платок, да и всё. И Асканио нет-нет, да навещал её, как я понимала. Но – судя по их виду, говорили они главным образом о целительстве.

Сейчас же Дуня была одна, что-то толкла в ступке, а когда я обмела снег с унтов, поставила греться чай.

- С чем пожаловала? – улыбнулась она.

- Да вот понимаешь, мужчину завела, а от возможной беременности никак не защитилась.

- Ты не умеешь? – не поняла Дуня.

- Нет, я не умею. Я всю жизнь прожила – как это? – простец простецом, вот, как они говорят.

Она подошла, встала напротив, оглядела меня внимательно. Потом долго водила ладонями вокруг – в сантиметре от меня.

- Шансов почти нет, твоё тело уже не способно ни выносить, ни родить.

Так-то да, сорок восемь – половинку просим. Даже и не тридцать восемь.

- Почти?

- Всегда нужно помнить о случае или божественном вмешательстве, - пожала она плечами. – А ты как хочешь? Родить сына господину генералу?

- У него двое. И дочь. А у меня дома уже внуки могли бы быть.

- Я сделаю тебе зелье, его хватит на год. Но это займёт три дня. А пока – попроси господина генерала заговорить воду. Или вино. Я думаю, он умеет.

В это время кто-то снаружи топал по порогу, стряхивая снег с обуви, и я поспешила поблагодарить и распрощаться.

Заговорить воду, значит. Ну вообще-то правильно, с ним нужно обсудить этот вопрос. Значит, обсудим.

Оживление в моей личной жизни совпало с оживлением в жизни Поворотницы – потому что лёд не просто установился, но и окреп, везде, а не только в заливах вблизи берега, и в деревню зачастили гости.

Гости встречались разные – кто-то просто вдвоём-втроём и в одних санях, такие обычно прибывали к кому-то конкретному. К отцу Вольдемару, к Демьяну Васильичу, к сынкам Пелагеи. Пелагея в какой-то момент пришла вечером в гости, сначала молчала по обыкновению, а потом я зашла на кухню за порцией чая, и увидела там их с Дуней, причём Пелагея внезапно ревела у Дуни на плече. Дуня гладила её по голове и говорила, что всё образуется, как-нибудь, непременно, просто потому, что не может быть иначе. А Пелагея говорила, что опостылело всё, настолько опостылело, что сил уже нет.

Я уже было подошла, чтобы взять её за руку и хотя бы просто подержать – выразить поддержку и позитивное подкрепление, но шаги за спиной известили, что господин генерал пошёл смотреть, куда это меня понесло, и вообще. Пришлось обернуться, обхватить его по-хозяйски в темноте коридора и поцеловать, и сказать, что там проблема, конечно, но они обойдутся без нас, и нет, прямо сейчас не нужно никого спасать. Всё в пределах нормы, просто у кого-то сегодня такая вот хреновая норма.

Дуня увела Пелагею к себе, велела Луке с Алёшкой дома сказать, что матушку полечить нужно, пусть побеспокоятся, им полезно. А я подумала, что мне есть, о чём поговорить с той самой Пелагеей, но так вышло, что уже завтра.

Гости разошлись, стража обошла дом и соседние улицы, и тоже угомонилась. Постояльцы видели десятый сон. И даже коты видели десятый сон. Мы с Анри разговаривали – лежали, обнявшись, говорили обо всём-всём. Я пыталась объяснить, почему вникаю в здешние проблемы.

- Я, Анри, не очень-то верю, что мы будем нужны кому-то за пределами этой благословенной местности, уже простите. Значит – это наше с вами окружение. Можно, конечно, запереться в крепости и не знать тут никого и ничего, но ведь – помрём от голода и холода. Как уже и происходило. Оно нам надо?

- Я согласен, милая моя Эжени, вы правы. Но нужно ли вам знать о бедах каждой здешней жительницы? – он всё ещё не понимал.

- Вы думаете, почему граф Ренар оставил здесь по себе такую хорошую память? Потому что вникал много во что, давал дельные советы, помогал, где мог, и ещё детей учил. И не задирал нос, что он, мол, из столицы мира, а они все тут дикие и ничего не понимают.