К вечеру Андронников прискакал в село, где помещался штаб, но штаба уже не было. В штабе никак не предполагали, что натиск неприятеля будет сдержан.
Утомленный, словно пьяный, Андронников проходил комнату за комнатой в том доме, где был штаб.
Спускаясь с антресолей, он встретился с Марусей, и опять она отвернула лицо свое.
— Воды… Нет ли испить у вас? — просипел Андронников.
— Есть, есть, как же. Может, и закусить хотите?
Не успел Андронников ответить, как вбежали еще двое красноармейцев, один маленький, кряжистый, из тех, которые во всех артелях слывут запевалами, другой высокий, здоровый, бородатый, с голубыми грустными глазами.
Последний, увидав Андронникова, подбежал к нему:
— И вы… И ты… Вот где… Вместе…
Тем временем Маруся принесла чаю, блинов и деревенского пива.
— Вы… ты… ты… вместе, — бормотал опять бородатый мужик, хватая Андронникова за плечи и руки.
Между тем низенький, коренастый красноармеец, не обращая ни на что внимания и усевшись за стол, стал глотать блины.
Голубые грустные глаза бородатого сияли радостью. И на мгновенье, — которое было и которого не было, — Андронников почуял себя будто во сне: все что-то знакомое и что-то страшное, чужое.
— Я эсер из отряда Попова… — говорил бородатый… — Помните, вы меня арестовали на Мясницкой.
Да. Теперь Андронников вспомнил его: это тот самый, который и на улице и на допросе ратовал «за вольные советы» против коммунистов.
— Вон что, теперь, видно, союз, — сказал Андронников.
— Теперь я за вас. Ведь я крестьянин. Ежели союз промеж нами не будет, генералы одолеют нас… Ты, видно, из того отряда, что от Волги до перелеска. Та-ак. Ну, а мы рядом с тобой, шабры[14]. Я сюда для связи в ваш штаб и прискакал.
— Да, а штаб-то от нас ускакал. Давай двинем вместе в деревушку, — может, он там.
— Только дай малость подкрепиться: все время в боях и все голодные.
— Ну, ладно. Только моментом, моментом и на лошадей.
С жадностью и торопливостью стал мужик уписывать блины, а Андронников обжигаться чаем.
Маруся же приносила еще и еще стопы блинов.
И всякий раз Андронников пытался заглянуть ей в глаза, а сам все думал: там бой — тут блины. Вчера здесь штаб — сегодня Маруся.
И раз, когда Маруся ставила на стол блины, Андронникову удалось заглянуть ей в глаза. А глаза-то у нее раскосые…
И неестественная, адская тревога запала в душу Андронникова.
Улучив минутку, отозвал он в сторону бородатого красноармейца:
— Знаешь что, товарищ… товарищ…
— Бакин — моя фамилия, — подсказал Андронникову бородатый.
— Товарищ Бакин, ты помнишь Мясницкую?
— Ну, да.
— Так вот, сейчас придет девица, «Маруся» ее зовут. Гляди на нее в оба. Потом скажи мне.
— А что?
— Ничего. Только гляди, а потом скажи мне.
Но не пришла больше Маруся. Низенький, коренастый красноармеец пошел уже седлать лошадей, а Бакин с Андронниковым стали по комнатам искать Марусю.
Дом был господский, и много в нем было разных комнат и переходов. В огромном зале высокие зеркала и белые колонны, уже затертые солдатскими локтями и спинами. На некоторых стенах надписи углем или карандашом неприличного свойства. В одном углу на короткой колонке маленький амур, которому кто-то подрисовал усы. Отсюда через открытые двери соседней комнаты была видна кухня. Там Маруся и еще каких-то три женщины, видимо прислуги, были заняты печеньем блинов. Маруся, раскрасневшаяся, с размашистыми манерами безрассудно-решительного человека, месила в корчаге тесто и была похожа на молодую ведьму, готовящую зелье.
— Видишь? — спросил Андронников.
— Кажись, та… Она… — ответил Бакин и двинулся было по направлению в кухню.
— Ты молчи. Если ты теперь с нами, молчи, — сказал Андронников, схватив Бакина за рукав его грязной гимнастерки и быстрыми шагами входя с ним в кухню.
— Вы остаетесь здесь, товарищ Маруся? — сказал Андронников. — Это хорошо. А мы уходим.
— Э… а… э, — что-то хотел сказать Бакин.
Андронников наступил ему на ногу до боли. Бакин прикусил язык.
Маруся скользнула из кухни.
Андронников, держа все время Бакина за рукав, последовал за ней. Второпях шепнул Бакину:
— Точно узнал? Это она?
— Что-то сумление напало, как будто и она… а при таком случае сумление…
— Ты понимай: ведь при штабе была. А теперь в тылу у врагов остается. Если же она та, из правых эсеров, то она враг наш. Понимай. Израсходуем, что ли?
Бакин последнего слова не понял и спросил:
— Чего?
— Ну, хоть один патрон…
— А как не та?
— А если та?
В окно, которое выходило во двор, мелькнуло круглое лицо Маруси.
Андронников и Бакин теперь уже оба держали друг друга за руки, как бы этим физическим способом старались один другого удержать от колебаний. Так, оба сомневаясь, они выбежали за Марусей во двор. И тут один из них уже решился.
— Маруся… — крикнул Андронников, — испить на дорогу-то… Испить дайте!
Маруся быстро обернулась и пошла к ним.
Едва она переступила на крыльце три ступеньки, как Андронников, оттолкнувшись от Бакина, быстрым движением вынул маузер и пустил одну пулю в спину Маруси прямо против сердца.
Марусе показалось, что сначала ее кто-то легонько ущипнул сзади, а потом толкнул сильно сразу и в грудь, и в живот, и в голову. И упала она навзничь в разверстую черную пасть русской печки, глянувшей на нее из-за спины годов, из того времени, когда русская печь хотела ее поглотить, да волки помешали. Вот теперь шлепнулась она в эту пасть на кучу мягких, горячих, как кровь, блинов, разбрызгавшихся под ней.
Кряжистый красноармеец бросился на выстрел.
Бакин подошел, заглянул в лицо убитой и с легкой дрожью в голосе сказал:
— А ведь это она. Она самая. Вижу теперь…
— Кто она? — спросил его низенький товарищ Клопин.
— Да ты не знаешь. Настасья Палина. Вроде, значит, за шпионство…
Андронников, Бакин и третий спутник разыскали поздно вечером штаб.
* * *
А под утро, туда, где лежала еще не убранная убитая, пришли офицеры. Бравый полковник низенького роста распорядился:
— Выбросить эту красноармейскую бабу куда-нибудь.
Прапорщик, служивший раньше старшим околоточным, желая выслужиться, осмелился предложить:
— Господин полковник, разрешите тщательно обыскать убитую.
И обыскал. Ничего не нашел. Впрочем, воротник у гимнастерки показался ему немного твердоватым на ощупь, как будто там бумага шуршала. Распороли. Оказалось, коротенькое письмо одного эсера, который уведомляет Палину, что Савинков предполагает быть в Казани, что с делом, которое взяла на себя Ройд-Каплан[15], торопиться не следует, так как Савинков, по прибытии в Казань, предпримет против штаба Броцкого не менее значительный шаг, чем то, что поручено Ройд-Каплан, и что оба эти акта должны быть совершены приблизительно одновременно.
Поспешный и услужливый прапорщик уже писал рапорт — как раз на том столе, где еще вчера сидели Андронников и Бакин. Рапорт гласил, между прочим, следующее:
«…при этом мною обнаружено, что труп, видимо, принадлежит нашему элементу, а не к большевикам, что вполне ясно из прилагаемого при сем письма в размере одной четверти листа, из которого вытекает, что означенный труп есть эсерка и секретный агент этой партии, а также и господина Савинкова, способствовавшая нашему делу борьбы с большевиками и в частности по убийству Ленина… и проч.
О с н о в а н и е: распоряжение полковника N.
П р и л о ж е н и е: одно письмо в размере четверти листа.
П о д п и с ь: прапорщик Бултышкин».
Бумага эта, помеченная боевым лозунгом: «Совершенно секретно», восходила от начальства к начальству. А пока что белые газеты уже печатали:
«Дикие расправы большевиков.
Большевики расстреливают всех, кто не хочет с ними уходить от народной армии. Так, недавно (число и год), во дворе, где стоил большевистский штаб, была зверски заколота солдатами неизвестная девушка, которая по темноте своей была вовлечена в большевизм, но, прозрев наконец, не захотела дольше с ними оставаться. За это палачи штыками изуродовали ее».
