Евреям пришлось отступить из Верхней Галилеи. Но скоро французы разбили Фейсала. Они получили мандат на Сирию и Ливан. Начались переговоры о границе. Евреи, конечно, хотели, чтобы Верхнюю Галилею включили в английский мандат, то есть в Землю Израильскую. И аргумент их был: существование там до войны с Фейсалом еврейских поселений, которые были оставлены только в результате сражения. Французы признали право евреев на Верхнюю Галилею. А имя Трумпельдора стало у нас символом героизма и использовалось в дальнейшем как символ и правыми, и левыми. В честь погибших в Тель-Хае восьми человек названо было поселение Кирьят-Шмоне — городок на севере Израиля в Верхней Галилее.

Одесские новости, 8 августа 1904 года

…Через час я был в Уайтчепеле. Казалось, не час, а целые тысячелетия отделяют меня от центрального Лондона. И в центральном есть нищета, но там она прикрытая, молчаливая, затаившаяся. Она залегла где-то по темным углам и боится стоном прервать веселую суету краснощеких, уверенных, широкоплечих людей, которые так хорошо умеют работать, любить себя и смеяться.

Здесь же она вся на виду — в этом затхлом запахе несвежей рыбы, которую жарят и съедают тут же на улице; в этих грязных, больных детях; в этих узких гнилых закоулках, которые, кажется, на веки забытые Богом, и солнцем, и санитарным инспектором; в этих крикливых, пестрых базарах, где за гроши продается линючая, выкрашенная, дважды перелицованная ветошь, где проклятья, зазыванья, сильные жесты — все кричит о нужде, обнажает ее, тычет в глаза. Большего контраста со спокойной, сытой жизнью Лондона и не придумаешь.

И контраст не только в этом. Вот мне понадобилось узнать, где русская библиотека, — подхожу к человеку, спрашиваю. Он останавливается, долго-долго объясняет мне дорогу, уходит, потом ворочается и говорит: «Знаете что: я хоть и занят теперь, ну ничего, пройду с Вами и доведу Вас до самых дверей». Это так не похоже на Лондон. Англичанин мотнул бы головой на полисмена, только вы его и видели.

Идешь по улице — по длиннейшей, грязнейшей и крикливейшей в мире Commercial Road — и останавливаешься, пораженный. На вывеске российскими буквами выведено: «Одесский ресторан». Но это, конечно, исключение. Язык Уайтчепеля — еврейский жаргон (идиш), вперемешку с испорченными английскими словами. Во многих домах, в окнах выставлены портреты покойного Герцля в траурной раме. Есть много газет на еврейском языке — и так странно видеть их плакаты об экспедиции в Тибет, о Порт-Артуре и т. д.

Со свойственной жителям Уайтчепеля приспособляемостью английскому языку научаются они быстро, но русский язык забывают еще быстрее. Встретил я как-то здесь еврея лет 30, который в России 4 класса гимназии кончил, а теперь, когда к нему говорят по-русски, в ответ умеет только любезно улыбаться. Живет он здесь всего третий год.

Хотя английские газеты сплошь и рядом честят эмигрантов невежественными, некультурными и т. д., но для всякого беспристрастного наблюдателя ясно, что духовные, умственные интересы Уайтчепеля гораздо выше, гораздо свежее, чем в самом Лондоне.

Найдите англичанина, не профессионала и не богача, который стал бы читать в Британском музее книги. Не найдете. Британский музей посещают или так называемые literary hacks (литературные клячи), или люди, которым свободного времени девать некуда, или иностранцы. А загляните-ка в русскую читальню Уайтчепеля. Я зашел как-то туда зимою. Окна заперты. Комнатка наперсточная. А люди — и на подоконнике, и в прихожей, и на лестнице. Есть скамьи, стулья, но никто не сидит, ибо стоя можно теснее набиться в комнату. Цель библиотеки — чтобы приехавшие сюда не забыли русского языка, русскую культуру, чтобы они, затерянные в большом равнодушном городе, имели уголок более ласковый, более родной, чем другие уголки. Здесь в библиотеке много русских газет, Пушкин, Достоевский, Толстой, «Жизнь замечательных людей» Павленкова и т. д. Есть даже «Диалоги Платона» в пер. Влад. Соловьева.

Но подойдя теперь к тому месту, где была библиотека, я нашел там «Эммиграционное бюро». В его окне было вывешено объявление, что за 2 фунта (20 рубл.) можно достать билет для переезда из Лондона в Нью-Йорк. Тут же возле бюро стоят бледные, грязные люди и предлагают купить у них часы, или велосипед, или швейную машину, так как у них нет денег на переезд в Америку. И тут же предъявляют вам эти предметы, которые весьма далеки от идеального состояния.

Не без труда отыскал я новое помещение библиотеки. Оно просторнее, чище, есть даже два газовых рожка. Внизу же чайная, которая по желанию может обратиться в лекционный зал, в бальный зал и даже в театр: в одном конце повешена занавеска, на которой, по мнению некоторых, изображено море, а по мнению других — битва русских с кабардинцами. Чайная открыта для всех, и вы можете зайти туда, когда захотите; так что чай-то пьют всего 2–3 человека, а остальные 30–40 спорят, читают, слушают. Спор ведется по-еврейски. Я его не понимаю и потому разговариваю с каким-то юношей, который подсел к моему столику.

— Когда я жил в России, я слыхал: ах, Англия — то, Англия — се, и нет нигде страны лучше Англии. А я Вам скажу, что нигде так бедного человека не сосут, как здесь.

Приехал я сюда 2 месяца назад — вышел на улицу, а куда идти — не знаю. Смотрю, возле меня еще триста таких, как я. Сбились в кучу, стоим. Подходит человек, богатый — в цилиндре, говорит: если бы я нашел хорошего портного, я бы его за дешево взял. Так все триста к нему и кинулись. Он посмотрел было на меня, но увидел мои башмаки — «нет, говорит, мне тебя не нужно — ты greener (зеленый — презрительная кличка для новичков)». И куда я ни ходил, всюду мне на башмаки смотрели. Англичане не берут — у них какие-то тред-юнионы (профсоюзы), а еврей в день больше 3 шиллингов не платит.

— Но ведь 3 шиллинга — это очень хорошо, — сказал я.

— Да, хорошо, если бы работа была каждый день. А то все больше нанимают по полдня, на четверть, а потом недели две ходишь без работы. И к тому же со своими конкурировать стыдно. Меня недавно выбрал хозяин в Бриклене, а другие бросились к нему работы просить, и как посмотрел я на них, так и отступился… А если даже вот как я теперь — достанешь работу постоянную, — тоже нехорошо. Работа с 6 утра до 10 вечера, да один час на обед. А подмастерья как звери. Спину разогнуть не смей. Отчего это никто в газетах не напечатает, не скажет беднякам, что здесь, в Лондоне, скверно для них как нигде, чтобы они сюда не приезжали. Тут их швыряют, как в Литве огурцы, а они все едут, все бегут сюда, а что с ними здесь будет в конце концов — даже и подумать ужасно.

Оставил я меланхолического своего собеседника часу 11 вечера. Весь Лондон уже вымер, а в Уайтчепеле все еще разливалась по улицам человеческая нищета — крикливая, яркая, неприкрытая.

Англичан в этом «квартале, заселенном преступниками», — немного. Это сразу заметно, ибо кабаки в Уайтчепеле весьма немногочисленны.

Веками на вопрос «кто же считается хорошим евреем?» давался однозначный ответ — знаток Талмуда и бесконечных комментариев к нему. Именно среди ешивебохеров (учеников ешив) искал богатый купец жениха для своей дочери. И даже в небогатых семьях родители невесты приглашали соответствующего специалиста, чтоб он придирчиво проэкзаменовал жениха по части знания Талмуда. Ибо знание иудейских духовных предметов почиталось у евреев превыше материального успеха и иных мужских достоинств (по крайней мере, в идеале). Деньги, вообще говоря, признавались вещью хорошей. Но при условии, что богач жертвовал на ешивы и благотворительные заведения.

Правда, к 80-м годам XIX в. Хаскала кое-чего добилась. Сносным женихом в богатой семье, особенно не хасидской, теперь могли признать и молодого человека с дипломом врача или юриста. И пожертвования, скажем, на еврейское ремесленное училище, тоже дозволялись. Однако все это именно дозволялось, но не приветствовалось. Идеал оставался прежним. Особенно в еврейской глубинке, подальше от Одессы.