Ну, во-первых, конечно, сказалось время его выступления — разгар «дела Дрейфуса». Но кроме того, он понял, как много значит реклама, чего его предшественники не понимали. Встречи Герцля с королями, Папой Римским, министрами не дали конкретных результатов (к чему приложили руку и влиятельные ассимилированные евреи), но иногда действие важнее результата. То, что Герцля принимают на самых верхах и именно как признанного главу всех евреев, производило впечатление на еврейское население. И на религиозных лидеров тоже. Это объясняет и умеренность выступлений раввинов-антисионистов против Герцля. С сотворения мира раввины предпочитали не критиковать чересчур «большого еврея». Особую роль сыграл Первый сионистский конгресс (Базель, 1897 год). Собственно, с того времени Герцля и признали лидером: и многие евреи, и остальной мир. Тут важно заметить: Герцлю очень помогало то, что был он человек состоятельный и на первые мероприятия, в том числе и на Первый сионистский конгресс, мог тратить свои личные деньги. (Частично из приданного жены.) Это не вызывало восторга в его семье, но без этого, наверное, вовсе ничего бы не вышло. Конгресс прошел с успехом невероятным, неслыханным. Начать с того, что депутатов было около двухсот, то есть в пять-шесть раз больше, чем на старых конгрессах палестинофилов. Но главное, невероятный, ни с чем не сравнимый взрыв энтузиазма, охвативший и делегатов, и гостей, и даже журналистов, приехавших, чтобы описать в прессе это диковинное событие. (Среди них были и неевреи.) Почти все вдруг поняли — происходит решительный поворот. Скепсис старых сионистов, с которым они ехали на конгресс, растаял. Молодые всю жизнь будут вспоминать этот конгресс как начало возрождения. Будут еще тысячи бед и редкие успехи, но никогда никто из тех, кто был тогда в Базеле, не забудут этого подъема духа! «С помощью подобных взрывов воссоздается народ», — скажет присутствовавший как гость «уайтчепельский Гомер», писатель Зангвиль (фигура, кстати, интересная. Мы его ещё встретим). До самого провозглашения Государства Израиль не будет больше равного события. Сам Герцль это понял — понял, что основал еврейское государство, что лет через пятьдесят оно станет явью. (Более пессимистичный Нордау полагал, что для этого потребуется 300 лет, но Герцль был ближе к истине.) На конгрессе приняли гимн, флаг, создали рабочие структуры, в общих чертах наметили программу действий.

Это был невероятный, ошеломляющий поворот в еврейском сознании! До сионизма евреи пытались, так или иначе, приспособиться к жизни в рассеянии. Они решали для себя, что лучше: сблизиться с жизнью страны, в которую забросила их судьба, или отгородиться от тамошних гоев, сохраняя в неприкосновенности свой язык и обычаи? Считать это государство своим и стараться быть полезными ему или свести свое участие в его жизни к минимуму? Уйти в революцию или в изучение Талмуда? Сосредоточиться на материальном преуспевании в стране своего рождения или перебраться в место более перспективное? И вдруг оказалось, что все это не важно. Иные были провозглашены цели и задачи. Не все смогли это понять и принять. Но нашлись и те, кто загорелся новой идеей.

А теперь о впечатлении, которое «русские» произвели на Герцля. Удивительно, как мало знали западноевропейские евреи об «ост-юде». Герцль ожидал увидеть полудикарей, а увидел врачей, инженеров, юристов, бизнесменов, хорошо говоривших на разных языках. И вот выводы Герцля после знакомства с «русскими»: без русских евреев еврейское государство построить невозможно, но одних только русских евреев для этого достаточно (в число «русских» тогда входило большинство «поляков»). Так что первые сионистские конгрессы были важны еще и потому, что знакомили «европейцев» с «ост-юде».

Потом было много всякого. Праздник случается не каждый день. Политические комбинации Герцля не удавались — султан не давал Землю Израильскую, а другие сильные мира сего не хотели на него давить. Герцль наивно думал, что его инициатива будет активно поддержана власть имущими неевреями. Правительства многих стран, по его мнению, должны были желать сионистского решения еврейского вопроса. Ибо активное, беспокойное, а в России и Румынии и озлобленное преследованиями меньшинство, становилось уже просто опасным своей тягой к революционному движению. Но при жизни Герцля надежды эти не сбылись. Обстановка на следующих конгрессах была менее торжественной, но вовсе не всегда более деловой, — стали создаваться фракции. Возобновились схватки религиозных и нерелигиозных сионистов. Место покойного уже Могилевера занял рав Райнис. А более всех нападал на религиозных и даже на самого Герцля Вейцман за то, что тот благоволил к религиозным сионистам. Случались и интриги, было и неудовлетворение личных амбиций у некоторых. Все бывало. Кое о чем дальше расскажу. Но у огромного большинства уже не наступало разочарования. Сионизм жил и развивался, даже если и не было сиюминутных успехов.

Людям моего поколения памятно то пробуждение советских евреев, которое вызвала Шестидневная война (Солженицын сравнивал ее с библейским чудом). Дальше дела Израиля могли идти и не столь блестяще, но советские евреи в спячку уже не впадали. Что-то подобное случилось и в результате «дела Дрейфуса» и выступления Герцля. И еще одно. Как ни медленно шло освоение Земли Израильской, но оно шло. И к концу XIX века уже перерастало возможности Ротшильда, очень богатого и очень щедрого человека, но всего лишь частного лица. А Герцль создал обширную и сильную организацию. И она в дальнейшем смогла заняться и вопросами поселений, и еще много чем (включая самооборону от погромщиков), даже если сперва этим заниматься и не предполагалось.

Теперь время рассказать о явлении, сыгравшем большую роль и в сионизме, и в русской революции, — о студенческих «русских» колониях на Западе. Напоминаю, что в 1886–1887 годах была в России введена процентная норма, отрезавшая путь к образованию большинству евреев. Но тем, кто уже был в гимназиях, дали спокойно доучиться. И встал перед ними вопрос: а что делать дальше? Сама по себе гимназия еще ничего не давала. А путь в университет оказался закрыт для огромного большинства. И поехали они учиться за границу. Год за годом, еще 8 лет, гимназии выпускали людей, которым путь для продолжения учебы был только за границей. Учиться за границей, конечно, тяжелее, чем дома, — найти репетиторство, например, много труднее. Но учились, несмотря ни на что. В 90-е годы в Берлине, Цюрихе, Женеве, Берне, Париже, Мюнхене, Гейдельберге, Монпелье, Нанси, Льеже были колонии русских студентов, в огромном большинстве — евреев. Они, получив образование, как правило, возвращались потом в Россию. Таких, как Вейцман, оставшихся на Западе, было немного. Царская Россия была богатейшей страной. Еврей с высшим образованием имел все права. А диплом инженера, врача давал надежду хорошо устроиться в частном секторе (на государственную службу евреев не брали). Но приезжали они, поднабравшись за границей не только профессиональных знаний. Эта среда — зарубежные студенческие колонии, где, кстати, было немало девушек, — не могла контролироваться русскими властями. Евреи попадали за границу, уже озлобленные процентной нормой. Русские революционеры, включая Ленина, беспрепятственно вели среди них агитацию. (Так царь-батюшка сам готовил себе свою участь.) Но эта среда предоставляла те же возможности и сионистам. (В России сионизм был на нелегальном положении.) Вейцман в своих мемуарах рассказал, как он выиграл диспут у Плеханова в Берне, обратив в сионизм 180 человек из числа тамошних студентов — к ярости Плеханова. В общем, эта среда действительно дала нам многих. Но многие, увы, ушли в революцию. На рубеже XIX–XX веков революционная тема вновь становится актуальна: в России назревает революционная ситуация. И теперь уж евреи на первом плане.

Сделаем небольшое отступление, поговорим о евреях-революционерах вообще. Лучше всего о них сказано в фельетонах Жаботинского («Еврейская революция»). Я Жаботинского пересказывать не буду. Поговорим о том, что бросило евреев в революцию.