Николаев (на Черном море). Рабочие тамошнего судостроительного завода предупредили евреев о начале погромной агитации в городе. Евреи проявили оперативность и быстро создали дружину самообороны. Рабочие координировали с ней свои действия. И когда толпа громил вышла на улицу, путь ей преградила не меньшая русско-еврейская толпа (к русским относили тогда и украинцев). Большинство неевреев, выступивших против громил, были рабочими судостроительного завода. До столкновений не дошло — погромщики отступили и рассеялись.

И наконец, Луганск. Об этом случае сам Владимир Ильич Ленин однажды сказать изволил! Но увы, кроме самых общих фраз, что рабочие прогнали погромных агитаторов, ничего об этом событии я не нашел, хотя его поминали в книгах против сионистов, ссылаясь на Ленина, а книг этих в СССР после Шестидневной войны более чем хватало. Предположим, все так и было, честь и слава тогдашним луганским рабочим. Но, увы, они были исключением, которое не опровергает правила. А горькая истина состоит в том, что неизмеримо чаще рабочая масса активно участвовала в погромах. Предположим, что был еще какой-то случай выступления пролетариата в защиту евреев, который я проморгал. Картины это не меняет. Многие рабочие состояли в черносотенных организациях и даже в черносотенных боевых дружинах (полулегальные формирования, понятно для чего созданные).

Правда, надо сказать, что в отрядах еврейской самообороны сражалось какое-то количество русских людей, были среди них и рабочие. Честь им и слава. Но во-первых, таких героев было мало, во-вторых, рабочие и там большинства, кажется, не составляли. (Статистики, разумеется, нет.)

Тогда же на всю Россию стало известно имя русского студента Блинова. Он погиб, сражаясь в рядах еврейской самообороны в Житомире. Были и другие герои. Но еще раз подчеркиваю: массовым это явление не было. Христиане-добровольцы, выходцы из всех слоев общества (были даже из дворян), вступали в еврейские отряды по личной инициативе. Но по малочисленности своей не делали они погоды. (Николаев оказался уникален во всех отношениях.)

В конце 1906 года революция пошла на спад, и погромная волна тоже.

Теперь пора ввести в наш рассказ еще одного персонажа. Это не еврей, а поляк. С конца XVIII века борьба Польши за свободу представляла собой картину величественную. Там не было недостатка в отваге, но наблюдался явный недостаток рационального мышления. В войнах XIX века все враги России, от Наполеона до Шамиля[24] имели поляков в своих рядах. Но удачный момент всегда упускался, никогда не умели рассчитать время, не умели организоваться, да и обстановка не благоприятствовала. Не было у поляков тыла — Пруссия (будущая Германия) и Австрия (будущая Австро-Венгрия) тоже отхватили куски Польши и помогали России против поляков, а сочувствовавшие Франция и Англия были далеко. «Самозабвенные польские восстания» (выражение Солженицына) терпели неудачи, и на поляков обрушивались репрессии, но несокрушим был их дух. «Еще Польша не погибла, коль живы мы сами!» (Сравните: «И пока жив еще хоть один еврей — жива будет наша надежда», — это строки из сионистского гимна «Надежда» — «Атиква». Высказывалось предположение, что сходство не случайное — Нафтали Герц Инбер, автор «Атиквы», был родом из польско-украинско-еврейской Галиции, о которой речь ещё пойдет).

А поляки, проиграв очередное восстание, уже думали о следующем.

У начала той борьбы стоял Т. Костюшко. Памятник ему стоит в Вашингтоне. Ибо прежде, чем стать польским героем, он сражался за независимость США. Это был человек редких моральных качеств. В Польше он оставил добрую память у евреев (в его армии был даже еврейский полк). В Америке он оставил добрую память у негров. Ибо все свое американское имущество (а его хорошо наградили за участие в Войне за независимость) он завещал на выкуп негритянских детей из рабства и на их профессиональное обучение. И умеренные, прагматичные негритянские лидеры конца XIX века брали его за образец. За образец его брали и в Польше, но его благородства, увы, не унаследовали. Плохо относились поляки к евреям, и чем дальше — тем хуже. Были исключения, но они не опровергали правила. «Я всю жизнь старалась достичь дружбы между вашим народом и моим, да так и не преуспела», — сказала уже пожилая польская писательница Ожешко молодому Жаботинскому.

После этого вступления я представляю нового персонажа, Юзефа (Иосифа) Пилсудского. Он потребуется нам и для этой сказки, и для следующей. Он был одним из самых знаменитых людей первой трети XX века. Выходец из знатной, но небогатой польско-литовской семьи. До 19 лет мы не находим в его биографии ничего примечательного. Кончил гимназию в Вильно.

Затем Пилсудский поступил в Харьковский университет на медицинский факультет. (Университет в Вильно был закрыт русскими властями после польского восстания 1830–1831 годов.) Проучился один год. И вдруг все рухнуло. Его старший брат, Бронислав Пилсудский, был схвачен за участие в подготовке покушения на Александра III. По тому же делу был схвачен Александр Ульянов — старший брат Ленина. Пройдет 33 года, и пути младших братьев разойдутся. Именно Юзеф Пилсудский перечеркнет мечты Ленина о мировой революции. Но это будет потом — в 1920 году. А пока — Юзефа тоже схватили, он что-то перевез по просьбе старшего брата. Вроде и сам не знал, что везет. Брониславу дали 15 лет каторги. Сперва хотели даже казнить. (Александра Ульянова, как известно, казнили.) А Юзефа даже не судили. В административном порядке сослали на пять лет в Сибирь. Через 5 лет из Сибири вернулся готовый революционер. Он тогда был весьма заражен левой идеологией, к религии же оставался равнодушен — перешел из католичества в протестантизм, чтобы жениться. (Как тут не вспомнить Рутенберга. Им всем тогда на религию было плевать.) Потом об этом неудобном для польского лидера факте старались не вспоминать, хотя он и вернулся вновь в католичество (опять же как Рутенберг).

Юзеф стал видным польским социалистом. Выпускал нелегальную газету «Работник», держал связь с русскими товарищами. И мало кто понимал, что все это для него — продолжение старой польской политики: против русского царя хоть с самим дьяволом. Пока что других союзников, кроме революционеров, видно не было. Таким же прагматичным было и его отношение к евреям.[25] Он нас не любил, но и не травил (уже хорошо!). Раз уж есть евреи, пусть будет от них благо, а не вред Польше. Нечего евреев превращать во врагов. Во врагах у Польши недостатка не отмечается. (А его дочери со временем покажут в еврейском вопросе примеры благородства.)