Вскоре восстановили и железнодорожное сообщение по линии Будапешт-Стамбул. (Через оккупированную сербскую территорию и Болгарию.) Теперь уже не было проблемы защищать проливы. Немцы и турки торжествовали.

Защитники Галлиполи в дальнейшем сражались на других фронтах и всюду считались элитой турецкой армии.

Мы оставили Жаботинского, когда он выехал из Египта в Европу. В Италии, еще нейтральной, он встретился с Рутенбергом, ставшим к тому времени сионистом и, независимо от Жаботинского, пришедшим к идее формирования еврейских военных сил. Они поделили поле деятельности. Рутенберг поехал в Америку, еще нейтральную. А Жаботинский через Париж, где он ничего не добился, в Лондон. В Лондоне оказался и Хаим Вейцман, ставший к тому времени известным химиком. (До войны он работал в Манчестере.) Эти два человека, Вейцман и Жаботинский, очень много сделали для торжества сионистской идеи. Тогда они дружили и сотрудничали. В 20–30-е годы станут почти врагами. Но пока мы в Лондоне времен Первой мировой войны. В этой сказке — они друзья и единомышленники. Итак, Жаботинский стал бороться за создание боевой еврейской воинской части, которая бы участвовала в составе британских войск в отвоевании у турок Земли Израильской. В начале все предвещало крах. Неудача следовала за неудачей. Идею поддержали буквально единицы. Сионисты были против этого плана, ибо он ставил под угрозу поселения, созданные с таким трудом. В первые месяцы после вступления в войну турки вели себя враждебно по отношению к евреям в Земле Израильской, но затем эта враждебность утихла. Отчасти из-за вмешательства американского посла, еврея Моргентау. Америка была еще нейтральна, дразнить ее было неразумно. И этой относительной тишиной сионисты были довольны, старались турок не провоцировать. И еще вспоминали, что вообще особого вреда евреи от турок никогда не видели. Сионистская организация объявила о своем нейтралитете. Резиденцией на время войны избрали Копенгаген — столицу нейтральной Дании. И оттуда рассылались указания противодействовать Жаботинскому. И в самом Лондоне сионистские (в том числе и оказавшиеся там «русские») деятели боролись с его идеей. Но Жаботинский хорошо знал старую Турцию (до эпохи Ататюрка) — несколько лет проработал там журналистом. Он был уверен, что, во-первых, она не допустит дальнейшей сионистской деятельности (и, следовательно, борьба с Турцией морально оправдана) и что, во-вторых, ее дни сочтены — «когда бушует мировой пожар, здание из железобетона еще может устоять, но трухлявый деревянный дом сгорит». А чтобы иметь моральное право делить турецкое наследство, надо участвовать в его завоевании. Что до простых английских евреев, то есть до Уайтчепела, то там с ним поначалу даже и не боролись. Просто не обращали внимания. Английская армия была еще добровольческой (всеобщую воинскую повинность ввели в 1916 году). Идти добровольно на войну никто в Уайтчепеле не собирался. А если введут эту повинность, то тоже не такая уж беда — они не британские подданные, а русские. Разговоры о высылке в Россию их не пугали — они уже усвоили, что она труднодоступна. Для отправки в Архангельск найдутся грузы и поважней евреев. Один «умный тамошний анархист» сказал Жаботинскому: «Долго вы еще собираетесь горох об стенку метать? Ничего вы в наших людях не понимаете. Вы им толкуете, что вот это они должны сделать как евреи, а вот это как англичане, а вот это как люди. Болтовня. Мы не евреи. Мы не англичане. Мы не люди. А кто мы? Портные».

Жаботинский был, однако, уверен, что время работает на него: война с Германией — дело трудное. Придется англичанам ввести воинскую повинность. Тогда и евреи не отсидятся. Однако не все тут было просто. Ничто так не мешало Жаботинскому, как вести, идущие из России, но о них ниже. А пока скажу о реакции английского военного министра Китченера: «Никаких экзотических полков, никаких экзотических фронтов, надо разбить Германию, а остальное само рухнет». (Исключение он делал только для Галлиполи, в связи со стратегической важностью проливов). Но Жаботинский понимал: ох, непростое это дело — разбить Германию, не завтра это будет. Английскому общественному мнению быстрее потребуются успехи. Да и интересуется оно по традиции больше делами колониальными. Так что…

Жаботинский был уверен в своей позиции и твердо сносил всеобщее осуждение и насмешки и в Англии, и в Копенгагене, и в России, когда он туда приезжал. Наконец, среди противников Жаботинского (и Вейцмана) надо отметить влиятельных «коренных» английских евреев (то есть тех, чьи предки поселились в Англии несколько поколений назад). Эта группа во главе с лордом Монтегю (министр по делам Индии) считала вредным подчеркивать, что евреи — отдельная нация с интересом к Земле Израильской. Вредно это было, по их мнению, и для английских, и для всех прочих евреев. И они боролись, как могли, а могли они много — были влиятельны.

А из России шли плохие вести. И чем дальше, тем хуже. В первые дни войны страну охватил патриотический подъем, отчасти захлестнувший и евреев. Более того, он захлестнул парижских «русских» евреев (в отличие от лондонских). Парижские «русские» евреи пошли в Иностранный легион. Вообще подъем ощущался во всех главных континентальных столицах; война поначалу укрепила повсюду государственный аппарат, чтобы потом расшатать его.

И так, Русь-матушка была охвачена волной патриотизма. В Питере разгромили немецкое посольство. Все оппозиционные настроения исчезли, все противоречия растаяли, и черносотенец бросился обнимать раввина, только что произнесшего речь с призывом к молодым евреям идти в армию. А в черносотенных газетах писали, что Россия, конечно, не забудет тех, кто был с ней в тяжелый час. Но все-таки официально евреям ничего не обещали. А полякам — другой проблемный народ — обещали восстановить после победы широкую автономию, которая была у них до восстания 1831 года. Да еще и значительно расширить территорию Польши, вернув ей земли, вошедшие при разделе страны в состав Австрии и Пруссии.

Поначалу русские войска имели успех на южном фланге, выступая против Австро-Венгрии. Русские заняли Галицию (западную Украину, входившую в состав Австро-Венгрии). А евреи России с ужасом передавали друг другу страшный рассказ: служил в русской армии унтер-офицер, еврей. Ужасно хотел получить Георгиевский крест. Эта награда сильно облегчала жизнь еврею и семье его на гражданке. (Этим, а не патриотизмом или удалью, антисемиты и объясняли тот факт, что в ходе Первой мировой войны многие евреи заслужили «Георгия». Видимо, отчасти, справедливо. Но могла быть и другая специфическая мотивация — борьба с чувством неполноценности маргинала: «Я им покажу, на что способен еврей!». Этот фактор проявлялся не только в российской армии.)

Наш унтер драл три шкуры и с себя, и со своих солдат. И вот, в одном бою, он лихо вогнал штык в австрийского солдата. Тот только и успел сказать: «Шма Исраэль». (Эту молитву еврей говорит в решающую минуту). В ближайшую ночь унтер повесился. Я верю в эту историю. Случаи, когда евреи сходились в бою, известны были и в других местах. Но именно в армиях России и Австро-Венгрии евреев было больше всего.

С самого начала продвижение русских войск сопровождалось насилием и грабежами евреев в галицийских местечках. Особенно отличались казаки. Был случай, когда русские солдаты-евреи, получив отпуск в субботу, пошли в синагогу и обнаружили там казачью конюшню. В тот раз казаков побили и выгнали, но это был исключительный случай. Как правило, казакам все сходило с рук. Вскоре положение ухудшилось — в расположении русских войск начались теракты. По тем временам легче всего было перерезать телефонные провода (радио еще было ненадежно). Случались изредка дела и посерьезнее. И вот в этом всем стали обвинять евреев. Местных галицийских хасидов. И вообще, «они часто в бородах телефоны и гранаты прячут». И теперь уж за евреев взялись круто — брали заложников, казнили. Скажем прямо, у евреев не было оснований радоваться приходу русских. В Австро-Венгрии они имели права, «как все». Они даже любили своего старого патриархального кайзера Франца-Иосифа. А он любил своих хасидов. От них ни тебе сепаратизма, ни социализма. Он их даже в Вену пускал, и выходцев из нищих галицийских местечек осело там перед войной немало (что не понравилось многим, в том числе молодому Гитлеру).