Филибрум добыл для Саши разрешение. Уполномоченный альбинат со свитой подвел ее к калитке и строго предупредил, что если она вздумает сбежать, то у ее драгоценных поручителей будет куча неприятностей. Разумеется, он выразил эту незатейливую мысль на своем, альбинатском языке, но Саша не смогла бы повторить его тираду, даже если бы очень постаралась.

Напрасно они так волновались и тратили на нее драгоценное время. Если бы ее сейчас силой посадили на паром, она спрыгнула бы и поплыла обратно. Но она промолчала, с достоинством кивнула альбинатам и прошла сквозь калитку в тупик Жанны Д”Арк.

И — крики, пение, завывание разом обрушились на нее. В тупике, возле самой стены полыхал огромный костер, и казалось, живая Жанна посреди огня совершает свой страшный путь к бессмертию. Искры, вспышки, тени от языков пламени бесновались на темной стене, и Саше почудилось на мгновение, что нарисованное лицо исказилось от боли. Она расстроилась, развернулась, пошла вперед, запретив себе думать, что увиденное ею — дурной знак. Ей нужно попасть на площадь Безобразова. Сегодня это просто — толпы людей направляются туда, там там будет происходить самое интересное. Но и здесь, в паутине узких улочек есть на что посмотреть. Повсюду горят костры, как символ эшафотов, от которых спаслись предки жителей Самородья. Люди, переодетые в колдунов и ведьм, или просто нарядившись в лохмотья, несут в руках пылающие ветки или пучки хвороста. В Агафьин день по всему городу огонь и веселье.

Саша брела по улице, озаренной красноватым светом, горло щипало от дыма, слезились глаза, но она всматривалась

жадным взглядом в чужие лица вокруг. Безумием было бы надеяться, что она увидит маму, но при чем здесь здравый смысл?

Всеобщее приподнятое настроение не заражало ее. Утреннее предчувствие счастья незаметно испарилось. Был ли тому виной недобрый знак в тупике Жанны Д Арк, или тревожные отсветы на стенах и лицах — она не знала, и лень было докапываться до причины. И мысли ее одолевали такие же мрачные и тягостные.

Ей казалось, что никогда раньше она не чувствовала себя такой одинокой, потерянной, всем чужой. И отчего-то было стыдно, словно она проникла сюда обманом и хочет напакостить хорошим людям. Уворачиваясь от очередного факела, Саша чуть не сбила размалеванный фанерный стенд для фотографий, с отверстиями для рук и лиц. Кажется, они называются тантамарески. Дурацкое название! И идея убогая — какой смысл увековечивать собственную глупость? Ведьма на метле, алхимик в лаборатории, еретик на эшафоте… Каким надо быть идиотом, чтобы просовывать голову в дыру, да еще считать это забавным! Но вот же, фотограф стоит перед тантамареской, изображающей Агафью на Пегасе. Он настраивает камеру, а стенд слегка покачивается, позади него явно кто-то есть. Саша обернулась, приостановилась в мрачном ожидании. Кому вздумалось по доброй воле побыть девочкой на Пегасе?

Бледно-голубые глаза внимательно посмотрели на Сашу через отверстие, полыхнули ледяным огнем в ярком свете вспышки. Светлана! Сашу будто кипятком окатили, и она, сама не помня как, очутилась за распахнутой дверью небольшого магазинчика за углом. Вжалась в стену.

“Не может быть! Показалось!” — соображала она, пытаясь унять дрожь и успокоить дыхание. Безрезультатно.

“Если она выследила меня, то зачем ей себя обнаруживать? Какой смысл меня пугать? Тогда уж надо сразу хватать. Нет, мне показалось!”

Но все же надо было в этом убедиться, иначе ей не будет покоя. Она собралась с духом и осторожно, на пару миллиметров высунулась из-за двери. Не видно, мешает угол дома, люди, дым… Не отлипая от стены, гусиными шажками Саша выползла из своего укрытия, вытягивая шею, готовая в любой момент броситься наутек, попутно соображая, где может быть ближайшая калитка в Музеон. Вот этот фанерный стенд с Пегасом, краешек торчит. Она еще сильнее вытянула шею…

И вдруг шум, крики, вспышки факелов. Откуда взялась эта процессия? Люди с разрисованными лицами, в обтрепанных балахонах и остроконечных шляпах, размахивая факелами, хохоча и завывая, заполнили узенькую улицу, скрыли от Саши тантамареску. А она застыла прямо на пути развеселой толпы.

Впереди процессии скачет длинноволосый человек в белой рубашке с красным платком на шее и несет веселую ахинею:

— Они сжигали на кострах наших прабабушек, они топили их, вешали, запирали в психушки! — выкрикивает он, сверкая белыми зубами, — Но они живы, потому что мы есть! Мы, их потомки, живем! Мы швыряем в огонь наши страхи, мы сжигаем их, пока они не сожгли нас, и ради смеха мы делаем селфи в смирительных рубашках! Смотри! — крикнул он Саше, указывая на ей за спину. Она машинально обернулась и застыла от ужаса. Прямо на нее надвигались два огромных человека в белых балахонах. В ручищах они державшли за две стороны грязно-белую смирительную рубашку из грубой ткани. Они шли, перегораживая поперек всю улицу. Их лица прятались под колпаками с прорезями для глаз.

— Хочешь селфи из психушки? Запомнишь этот праздник на всю жизнь! — услышала Саша у себя над ухом. Визгливый хохот вывел ее из ступора. Она развернулась и нырнула в самую гущу процессии, которая заполнила собой узкую улицу. Санитары что-то весело и хрипло кричали ей вслед.

“Если они сейчас меня скрутят в рубашку, то даже если я буду орать во все горло, никто не поверит, что это всерьез!” — лихорадочно соображала Саша, продираясь сквозь толпу. Ей казалось, она слышит за спиной тяжелый топот и позвякивание пряжек на кожаных ремнях рубашки. Факелы выписывали перед ее лицом огненные узоры, она, рискуя подпалить волосы, лавируя и пригибаясь, пробралась, проскользнула, протиснулась, и, выскочив на площадь Безобразова, облегченно вздохнула. Все! Она в безопасности. Здесь они не посмеют ее схватить. Она отдышалась, привалившись к стене. Процессия с факелами не показывалась, санитаров тоже не было видно. Должно быть свернули на другую улицу.

А здесь, на площади Безобразова как будто другой город и другой праздник. Саше даже показалось на минуточку, что она снова в Москве. Музыка, гирлянды воздушных шаров, сахарная вата, мыльные пузыри, бумажные фонарики… Домашнее такое веселье, милое и спокойное.

Посреди площади возвели деревянный помост, обложили дровами — это традиция. Так делают всегда в память о том, как Агафья спасла Самородье. На этом помосте как раз все и происходит. Сейчас там меняли декорации, увозили за ширмы ободранного фанерного Пегаса — видимо только что закончился спектакль. Плотная толпа окружала помост, а Саше нужно было подобраться к нему как можно ближе, ей Декаденцию надо снимать. Она вздохнула и решительно ввинтилась в толпу. До нее доносились обрывки разговоров — зрители обменивались впечатлениями о только что завершившемся спектакле.

— …просто позорище! Время только потеряли.

— … Амалия сама на себя не похожа! Еще лет пять назад такие спектакли ставила — смотришь на одном дыхании! А сейчас… ну танцы, ну костюмы… А не цепляет.

— Да… Столько про нее говорили! Гениальный режиссер, потрясающие спектакли…

— Так у нее звездная болезнь прогрессирует! Я каждый год здесь бываю. И с каждым годом все меньше желания ехать — все на глазах разваливается. Уже и труппа разбежалась, а она не видит ничего…

“Ну вот. И с Амалией беда.” — расстроилась Саша. Она вспомнила их вчерашний разговор с Саввой. Она еще спросила — кто в Музеоне занимается своим делом? Кому удалось сохранить свой талант? Ляпнула наобум и, похоже, попала в точку. Но почему она за них за всех так переживает? Почему недобрые слова в адрес Амалии ранят ее? Что ей за дело до них до всех? Когда она успела завести манеру принимать близко к сердцу чужие беды?

Пока, терзаемая этими невеселыми мыслями она пробиралась к сцене, то неожиданно осознала, что ей не хочется попадаться Савве на глаза. Чертенок, со вчерашнего вечера толкавший ее в бок, присмирел и затих. Она вдруг задумалась, чего она все время дразнит Савву? Просил человек не приходить, наверняка для этого есть серьезная причина. Гордость у Саввы зашкаливает, и если уж он о чем-то просит, значит ему это действительно нужно. Но, с другой стороны, все эти люди на площади — им же можно! А ей почему нельзя? Его музыка — то, что ей необходимо сейчас больше, чем любому другому. Хоть на пару минут забыть о своих неприятностях, закрыть глаза и уплыть.