После этих путаных замечаний автор, наконец, переходит к намеченному им выше определению языковой модели. Но теперь, вопреки указанному у нас выше ограничению только «большинством» языковых моделей, автор говорит уже о «всех» языковых моделях.
«Во всех моделях языка в качестве исходного рассматривается понятие некоторого элемента», причем в следующей фразе уже говорится об исходном элементе. В качестве примера такого исходного элемента в фонетике признается звук, а в синтаксисе так называемая словоформа. При этом вводится никак не разъясняемое понятие уровня языка, так что речь идет о «фонологическом» и о «синтаксическом» уровне. Самый термин этот заставляет подозревать, что автор исходит из какой-то иерархии языковых областей, поскольку один уровень мыслится ниже, другой – выше. Но в чем заключается эта иерархия, об этом ничего не говорится.
Далее, кроме исходного и первичного элемента, в модели мыслится еще какой-то «кортеж», под которым автор понимает «любую упорядоченную последовательность элементов». Здесь вводится математическое понятие «упорядочение», тоже опять оставляемое без всякого разъяснения. Эта последовательность элементов тут же обозначается при помощи латинской буквы х с разными значками, как будто бы это дает что-то новое для понимания последовательности элементов. Примеры, приводимые здесь автором, терминологически непонятны. Если для фонологии первичным элементом является звук, то что такое «фонетическое слово» (с. 11), которое приводится автором как характеристика кортежа? К тому же и сам автор ставит это выражение в кавычках (некоторое разъяснение этого термина находим только на с. 21, вне контекста определения). И далее, если для исходного элемента на синтаксическом «уровне» характерна, согласно автору, какая-то «словоформа», то для кортежа – «фраза». На этот раз лингвистические интерпретации теоретико-множественных понятий, понимать и не математически и не лингвистически, а просто так, но от этого сущность дела не меняется. Что такое словоформа, не известно, и что такое фраза в математически-лингвистическом смысле – тоже не известно. Или «фразу» тут надо понимать и не математически и не лингвистически, а просто обывательски? Но уже небольшое наблюдение над функционированием этого термина в обывательской речи указывает на его многосмысленность и достаточную запутанность. Итак, ясных примеров на исходный элемент и на кортеж элементов автор книги не сумел привести.
Наконец, для определения модели оказывается необходимым еще «понятие разбиения множества элементов на подмножества». «Иначе говоря, обычно считается заданной некоторая система подмножеств исходного множества, и для каждого элемента указано, к каким множествам он принадлежит» (с. 11).
Все это определение языковой модели (по нашему счету, уже пятое) усыпано математическими понятиями («множества», «подмножества», «упорядоченность», «разбиение» множества на подмножества), которые никак не определяются у автора книги. Что же остается делать лингвисту, не знакомому с математикой? Сам же автор обещал изложить нам математическую лингвистику так, чтобы она была понятна для лингвистов. Почему же в таком случае он оставляет эти математические понятия решительно без всякого объяснения? А между тем, если бы автор постарался объяснить эти сложные математические понятия, то здесь вскрылся бы основной характер понятия модели, упущенный автором книги в приведенных выше пяти определениях модели. К сожалению, в данном месте, не вскрывая наших собственных построений, мы можем рассуждать только догматически. А догматически вся эта теория множеств и их разбиение на классы есть не что иное, как теоретико-множественное учение о структуре, т.е. о том понятии, которое автор книги либо вообще не употребляет, либо употребляет в обывательском смысле. Но можно ли построить теорию языковых моделей, не вводя принципа структуры в это построение?
Впрочем дело здесь, к сожалению, не только в разъяснении математических понятий и даже не в отсутствии принципа структуры. Допустим, лингвист решил проштудировать какой-то небольшой курс, посвященный теории множеств. И, допустим, он добился ясного представления того, о чем говорит здесь автор книги. Все равно долгожданного им определения языковой модели он не получит. И вот почему:
Указываемые в книге три момента языковой модели (в этом ее, как сказано, пятом определении) даны в такой отвлеченной и взаимно изолированной форме, что объединить их в единое понятие модели никак не представляется возможным.
Во-первых, какое отношение или какая связь между исходным элементом и кортежом элементов? Если все это оставить в такой изолированной форме, то подобного рода моменты определения относятся решительно к любым объектам реального мира.
Во-вторых, эта отвлеченность взаимно изолированных и только арифметических перечисленных моментов определения модели получилась у автора потому, что он понимает языковую модель как нечто плоское, нерельефное, самостоятельное и коррелятивно ни с чем не связанное. Тем не менее модель относится к тому кругу понятий, само определение которых не может осуществиться без соотношения их с другими понятиями, для них коррелятивными. Ведь нельзя понять самое слово «план», если при этом не иметь в виду, что всякий план нечто планирует. Нельзя понять, что такое «чертеж», «рисунок», «образ», «образец», «репродукция» и т.д., если не учитывать того, что существуют какие-то предметы или оригиналы, в отношении которых употребляются зафиксированные в этих терминах понятия. К числу этих понятий относится и понятие модели. Для всякой модели нужен тот или иной оригинал, который определенным образом воспроизведен в данной модели. Может быть, то, что автор называет исходным элементом модели, и есть этот ее оригинал или прообраз, ее принцип? Неизвестно. Или, может быть, языковая модель есть только сокращенное воспроизведение того или другого языкового явления, перенесенная таким образом из общеязыкового субстрата в область логического аппарата нашего мышления? Неизвестно. Или, может быть, это есть перенесение не в область логических определений, но в область материально-технической аппаратуры? Неизвестно. И вообще читатель разбираемой нами книги может тут гадать и фантазировать сколько ему угодно, но понять из даваемого автором изложения, чтó такое языковая модель, ему все равно не удастся. Автор книги поступает здесь так, как поступал бы тот, кто давал бы определение часового механизма путем простого перечисления составляющих его частей, без указания общего принципа, который лежит в основе часового механизма, и без разъяснения взаимной связи отдельных частей этого механизма.
В дальнейшем идут указания на разные типы языковых моделей. Можно было бы спросить: о каких же типах языковых моделей будем мы говорить, если неизвестно, что такое сама языковая модель?
Прежде всего, автор делит языковые модели на аналитические и синтетические, в зависимости от того, «исходим ли мы из множества отмеченных кортежей (аналитическая модель) или получаем отмеченные кортежи в результате некоторых операций (синтетическая модель или, как иногда говорят, модель порождения)» (с. 12). Этот неясный способ выражения поясняется, однако, очень просто. А именно: аналитическая модель, оказывается, там, где мы исходим «от речевых фактов к системе языка»; синтетическая же – там, где мы идем «от системы языка к речевым фактам». Правда, и тут не плохо было бы пояснить, чтó такое «речевой факт» и чтó такое «система языка». К сожалению, это здесь предполагается уже известным, и ни одного конкретного примера на два указанных типа языковых моделей не приводится.
Далее говорится о так называемых распознающих моделях. Это – те модели, в которых задано «множество отмеченных кортежей» и задана «система порождения» и «рассматривается процесс перехода от кортежей к системе» (с. 15). При таком слишком кратком определении распознающей модели у читателя возникает вопрос: а разве возможны такие модели, в которых нет перехода от речевых фактов к системе языка или от система языка к речевым фактам и не является ли всякая вообще модель распознающей. Однако явно, что с точки зрения автора книги имеются какие-то также и ничего не распознающие модели. Что это за модели, об этом ни слова.
