Вслед за О.С. Кулагиной Б.А. Успенский[54] тоже пытается определить часть речи при помощи теоретико-множественных категорий окрестности и семейства. Такая дедукция с самого начала должна была бы говорить о своей слабости и о своем несоответствии бесконечному разнообразию естественных языков в этом отношении. Поэтому Б.А. Успенскому тоже приходится вводить понятие правильности языка, которое свидетельствует только о том, что определяемая таким образом часть речи, является теоретической фикцией, которой неизвестно как пользоваться при построении грамматики естественных языков. Это учение о правильности является для лингвистов, использующих теорию множеств, только их testimonium paupertatis. Да и сам Б.А. Успенский в этой статье не раз говорит только о «приближенном» характере его построения.

Нельзя считать удачной также имевшую у нас место попытку дать теоретико-множественное толкование падежа[55]. Сначала падежи определяются здесь как непересекающиеся классы эквивалентных между собой состояний предмета. Поскольку здесь же утверждается, что «предмет» выражается существительным, а его «состояние» – предложением, то, казалось бы, указанные здесь классы эквивалентных между собой состояний относятся либо к предложению, либо к сказуемому, либо вообще к члену предложения. При чем тут падеж? По поводу такого определения падежа и сам Б.А. Успенский пишет: «К сожалению, это определение не является вполне корректным». Ему приходится в дальнейшем вскрывать неясности в данном случае самого понятия эквивалентности и давать еще другое определение падежа. Он пишет:

Нам, действительно, приходится согласиться как с тем, что в данной статье нет ясного и точного теоретико-множественного определения падежа, так и с тем, что соответствующие поиски должны производиться и дальше. Нам только казалось бы, что судя по изложению самого же Б.А. Успенского, даваемое им определение падежа по А.Н. Колмогорову едва ли буквально принадлежит этому последнему, а скорее отражает собой разные этапы дискуссии в известных кругах по этому сложнейшему вопросу.

Неудачи и слабая эффективность теоретико-множественного понимания типа неизбежно стали приводить к поискам нового понимания типа, которое обеспечило бы собою более обоснованную типологию языков. На этих путях возникла новая теория структуры, основанная на осознании мертвой неподвижности традиционных структурных теорий.

Структуры можно делить на статические и динамические. Статическая структура есть только результат пассивного описания синхронных явлений. Подобного рода структуры имеют место и в традиционной лингвистике, так что для них, собственно говоря, даже и нет необходимости создавать новую теорию языка. Другое дело – динамические структуры, которые даже в пределах синхронии лежат в основе того, что вслед за Н. Хомским называют порождающей грамматикой. Здесь у нас, конечно, нет возможности излагать эту теорию подробно. Однако необходимо отметить, что понятие типа приобретает здесь чрезвычайно важную тенденцию, а именно ту самую динамику, которой так не хватало всем предыдущим теориям.

Во избежание всяких неясностей у читателя, во-первых, обратим внимание на то, что типология языков здесь мыслится в виде применения языка-эталона для нахождения общности между конкретными языками. Но этот язык-эталон, по-видимому, сам может возникнуть только в результате эмпирического изучения языков. Тип как порождающая модель может возникнуть, судя по этому, не столько в результате самого исследования языков, сколько в результате определенного рода систематизации конкретных языковых структур, т.е. в результате определенного метода изложения. Сама лаборатория исследования всегда очень сложна, представляя собою почти неанализируемую смесь индукции, дедукции, случайных просветов, догадок, и всякого рода неожиданных приемов, на которые наталкивает хаотическая масса изучаемого материала. Другое дело – это изложение уже найденной истины. Его можно дать и дедуктивно или индуктивно и описательно или объяснительно и в виде самых разнообразных схем, диаграмм и таблиц. Между прочим, все найденные нами в языках конкретные элементы и их связи могут быть в нашем изложении расположены так, что вначале окажется самый общий язык-эталон, а затем последуют и все отдельные «порождаемые» им грамматики. Таким образом, порождение нужно понимать здесь не обязательно исторически (восходя к каким-нибудь реальным праязыкам, пранародам и прародинам) и не обязательно только логически (производя классификацию конкретно-найденных нами языковых структур), но обязательно только модельно, так, чтобы видно было как язык-эталон и соответствующие операции над ним приводят нас к уже известным нам грамматикам естественных языков. Интерпретация термина «порождение» в каком-либо грубо натуралистическом смысле, как нам кажется, может до основания разрушить чистоту и ясность всей теории порождающих моделей. Далеко не все понимают, что порождающая модель является результатом только известного распределения уже найденных элементов языка и что возможны также и другие методы изложения языковых материалов, другие методы их распределения и комбинирования, особенно за пределами типологии языков.

Кроме того, заметим, во-вторых, что уже Н. Хомский говорит о необходимости использования того, что он называет рекурсивным механизмом, для охвата бесконечного числа предложений[56]. Рекурсивный механизм у него – это система «замкнутых петель». В математике рекурсивной функцией называется такая, которая может быть получена путем какой-нибудь определенной операции с рядом других функций, операции, которая остается тождественной с той, которая была произведена над первым членом ряда, причем все производимые здесь операции не выходят за пределы какой-нибудь одной определенной функции. Производя эту операцию над тем или другим членом функционального ряда, мы каждый раз как бы возвращаемся к операции с первым членом этого ряда. Так, на пример, если натуральный ряд чисел проявляется из единицы путем прибавления к нему другой единицы, то совершенно такое же прибавление единицы имеет место при любом числе натурального ряда при переходе его к следующему числу. Если это так, то порождение, о котором говорилось выше, есть определенная операция, преследующая только одну цель – сохранение постепенной последовательности нарастания появления одной и той же функции в ее собственных пределах. Мне хотелось бы здесь возразить Н. Хомскому: не является ли такой метод слишком громоздким? Однако вопрос этот относится, конечно, не к самому определению рекурсивной функции и тем самым к процессу порождения, но к возможности выбора тех или иных аргументов, над которыми производится данная единообразная операция для получения конкретной значимости основной функции. Во всяком случае термин «порождение» получает здесь весьма отчетливое значение, которое указывает и на единообразие появления отдельных результатов этого порождения, и на их закономерность, и на их определенную последовательность, и на их ограниченность порождающим началом. Я бы сказал, что в настоящее время едва ли можно дать более отчетливый анализ понятия порождения. Оно вполне соответствует также и общежизненной интуиции: порождающее все порождает именно из себя; порожденное хранит на себе печать порождающего; порожденное порождает дальнейшее порожденное тем же способом, каким само оно появилось из своего собственного порождающего; общее порождающее остается во всех порожденных, во-первых, самим собою, а, во-вторых, каждый раз по-разному, так что династия всех порожденных ограничена определенностью общего порождающего. Само собой разумеется, что это – только чистая теория и хочет быть тоже чистой теорией. Что же касается естественных языков, то звенья, предполагаемые рекурсивно-понимаемым порождением, часто могут отсутствовать или оставаться для нас неизвестными. Но и в этом случае рекурсивно-понимаемое порождение остается четким критерием для оценки того, насколько одно языковое явление зависит от другого и насколько эта зависимость нам известна или неизвестна.