Это – логическая ошибка idem per idem: типологическое исследование есть исследование типов. Поэтому лучше уж оставаться в пределах общепонятного значения термина «тип»; а если давать его философско-логический анализ, то целесообразнее делать это в специальном исследовании.
М.М. Гухман справедливо указывает на исконное противопоставление и даже антагонизм сравнительно-исторического и синхронно-типологического методов, в котором не малую роль сыграл уже сам Н.С. Трубецкой и который являлся основным принципом языкознания для А. Мейе[22]. Однако этот разрыв, конечно, самими лингвистами переживался как нечто противоестественное; и за последние 30 лет появилось немало исследований, в которых были сделаны попытки одинаково применять оба метода. М.М. Гухман справедливо вскрывает их недостаточность[23].
Однако сама М.М. Гухман ставит такие условия для объединения обоих методов, которые едва ли возможно выполнить. Реконструкция, например, эргативного предложения для древнейшей эпохи индоевропейского праязыка, согласно М.М. Гухман, была бы возможна только при соблюдении трех условий, а именно,
что 1) «данное построение типично, узуально для большинства языков»,
что 2) «оно типологически является более древней моделью» и
что 3) «подобные тенденции развития подтверждаются материалом нескольких семей языков и являются общими закономерностями развития языковой структуры»[24].
По поводу этих рассуждений М.М. Гухман правильно пишет Б.А. Серебренников:
«Данное явление может быть типичным вследствие наибольшего числа случайно сложившихся конвергенций, в то же время по своей природе оно не типично, поскольку его проявление не регулируется постоянно действующим законом. Типологически он может быть более древним по отношению к последующему состоянию, в то же время здесь нет никакой исторической последовательности, поскольку конвергенции цикличны по своей сущности, не говоря уже о том, что они не могут иметь характера абсолютной общности»[25].
Наконец М.М. Гухман выражает столько сомнений относительно синтеза указанных двух антагонистических методов[26], что в настоящее время, как надо полагать, она может признать установление языковых типов только в виде более или менее достоверной (а в большинстве случаев и весьма мало достоверной) суммы определенных языковых признаков. Если Р. Якобсон в целях установления типов языков накладывал на исторические языки априорные схемы, выработанные им независимо от истории, то М.М. Гухман, наоборот, рассчитывает построить типологию языков как только эмпирическое и более или менее вероятное перечисление их признаков. Однако совершенно ясно, что если рассуждения Р. Якобсона и М.М. Гухман брать в целом, то ни первый не согласится на чистую дедукцию, ни вторая не согласится на чистую индукцию. Эту смешанную методологию в значительной мере можно наблюдать и у других исследователей, стоящих на самых разнообразных лингвистических позициях. Очевидно, точное установление понятия типа требует особого и специального исследования.
Если обратиться к самому понятию типа, то далеко не всякое и специальное исследование способно вскрыть понятие структуральной типологии, если мы будем придерживаться общеизвестных правил логики. Б.А. Успенский пишет:
«Структурную типологию можно определить как систематизацию, инвентаризацию явлений разных языков по структурным признакам (т.е. признакам, существенным с точки зрения структуры данного языка)»[27].
Логическая ошибка idem per idem выступает здесь дважды: структурная типология есть учение о структурных признаках и структурный признак есть признак, существенный для структуры языка. В дальнейшем, у того же автора читаем:
«Структурная типология, по определению, должна исходить из системного сравнения: анализ текста (la parole) должен сочетаться с моделированием системы языка (la langue), то есть некоторой внутренней системы, лежащей в основе каждого речевого акта»[28].
Здесь сразу три логических ошибки. Первые две ошибки есть ignotum per ignotum: структурная типология основала на системном сравнении, и – системное сравнение есть моделирование системы (тут, впрочем, кроме ignotum per ignotum, также и idem per idem). Третья ошибка – чистейшая idem per idem: система языка есть внутренняя и основная система языка.
Самый термин «тип» у Б.А. Успенского тоже не отличается ясностью. Он сам ставит вопрос (но это не его заслуга, так как вопрос этот не раз ставился еще до него в зарубежной лингвистике) о том, является ли результатом типологического исследования фиксация типов языка или фиксация только его признаков. Казалось бы, что исходная тавтология Б.А. Успенского (типология есть учение о типах) вполне исключает какое бы то ни было учение о признаках, поскольку фиксация отдельных признаков является для него всегда чем-то разрозненным и лишенным всякой целостности. Однако в дальнейшем вопрос этот решается совсем иначе. Оказывается, чтобы получить тип, сначала нужно изучить признаки. А так как все признаки сразу нельзя изучить, то типология по необходимости оказывается всегда только частичной. И, действительно, классификации языков, например у Шлегеля – Гумбольдта, Штейнталя, Мистели, Финка, основаны на установлении типов. Но всем известно, что конкретные языки никак не укладываются в такого рода типологические классификации.
«Если характеризовать языки по одному какому-нибудь признаку (т.е. в одном измерении), в результате характеризуются не языки, но одномерные конструкции».
Здесь Б.А. Успенский согласен с Э. Сепиром, предлагавшим классифицировать языки не по одномерным типам, а сразу по нескольким координатам признаков, и с Дж. Гринбергом, по которому
«типологические классификации обычно определяют не языки, а конструкции, характерные для языка»[29].
А в конце концом вопрос решается только статистически. Однако никакая статистика не может сказать нам, какая сумма признаков достаточна для того, чтобы она стала типом. И поэтому Б.А. Успенский, начавший с априорной и вполне умозрительной категории типа, сводит ее в конце концов на статистически установленную сумму признаков.
Кроме того, Б.А. Успенский является горячим сторонником установления «метаязыка». Под этим последним он понимает «язык-эталон», от которого «отталкиваются при описании различных языков».
«Присутствие метаязыка неизбежно при сравнительном анализе, он всегда использовался, но нечетко, расплывчато. Четкое его выделение способствует успеху анализа»[30].
Возникает вопрос: какой же может быть окончательно и точно установленный метаязык, если лингвисты могут фиксировать самое большее только суммы признаков языка? Очевидно, строгое требование метаязыка противоречит относительным и неустойчивым суммам признаков, о которых даже и неизвестно, как из них получается тип. И опять-таки особенно большого расхождения с младограмматической практикой исследования усмотреть здесь невозможно.
Если принять, что нам точно известно значение терминов «структура», «модель» и «система» и что нам понятен термин «структурная типология», остается все же непонятным, почему можно пытаться реконструировать тот или иной праязык без употребления этих терминов и вообще делать те или иные прогнозы на путях исторического изучения зыков. Если в данном языке обнаружены лабиализованные передние гласные, то без всякого использования указанных терминов уже можно предполагать наличие в этом языке и лабиализованных задних; а если даже и пользоваться указанной теоретической терминологией, то она отнюдь не гарантирует для нас необходимости лабиализованных задних, а только их возможность. Анализ языка аранта и абазинского обнаруживает существование в них только одной гласной фонемы. Без всяких специальных теорий структуры, модели, системы или типа само собой ясно, что возможны и другие языки, тоже восходящие к такому состоянию, которое обладает только одной гласной фонемой. На этом основании были попытки в этом смысле трактовать и индоевропейский праязык. Б.А. Успенский пишет:
