— Принеси мне водочки холодной. Соленостей и гренков с чесноком, — я улыбнулась парню в черном длинном переднике.

Он кивнул и исчез.

Положила руку на плечи Ани. Спокойно щупала мочку уха с жемчужной сережкой.

— Прекрати! — она с усилием попыталась избавиться от моей наглой руки. Мне показалось? Или она вступила в игру?

— Ладно-ладно. Не злись, солнце, — я послушно убрала левую руку. Глянула на Макса.

Он, бледнея, не сводил глаз с нас обеих. Вернулся подавальщик с заказом. Смотрел с веселым любопытством.

— Налей нам выпить, дорогуша, — ухмыльнулась я, жестом отпуская официанта.

Максим не реагировал.

— Я налью, — проявился Женька из-под правой руки. Пялился зачарованно. Разлил.

Анечка замотала отрицательно головой. На спинку тяжелого кресла откинулась. Тонкую руку подняла в защитном жесте. Красиво.

— За любовь! Ну, давай, девочка моя. Не куксись, — я заставила ее взять рюмку. Сунула крошечный огурчик в глянцевый ротик подруги, закусить горькую водку.

Лучший на сегодня хоккеист белел когда-то голубыми глазами. Вспоминал, явно, наше с ним общее прошлое. Соображал. Дым из ушей не шел пока, но был близко. Еще немного и по морде схлопочу. Надо сделать перерыв.

— Пойдем, пописаем, — я решительно взяла Анечку за руку и потянула за перегородку.

Она нехотя подчинилась. Макс смотрел злыми глазами. Ничего вокруг не замечал.

— Ляля! Это невозможно! Так не бывает! — Анюта сияла большими, в линзах, счастливыми глазами.

— Все бывает, — рассмеялась я.

Мы стояли в узкой кабинке. Голос Армстронга тихо пел про счастливый мир. Я вздохнула. Венечка. Я снова лишилась твоего подарка. Предательница. Ладно. Жизнь длинная. Земля круглая…

— Слушай меня, подруга. Макс реально готов. Сейчас кинется тебя защищать от развратной меня. Обещай мне. Здесь и сейчас. Ты не дашь ему сегодня. Минимум неделя. Лучше две. Если сможешь дотерпеть, то месяц. Дай понять, что ты девственница. Вали все на меня. Словно, я тебя испугала. Он — спасатель по натуре. И охотник, как они все. Держи поводок коротким. Отдашься, когда сама поймешь, что пора. Он оценит награду. Такие, как он, всегда любят, что бы не просто было. Не отвяжешься потом, если надоест. Да, подруга? — я улыбалась в красивое Анечкино лицо.

— Спасибо. Обещаю. Когда ты сказала сегодня утром, что подаришь мне Максима, я не поверила, — она смотрела на меня серыми, вполне разумными глазами. Со смутно знакомым выражением.

— Это не трудно для меня, детка, — ухмыльнулась пошловато я. Не удержалась.

Анна внимательно глянула. С интересом. Я открыто улыбнулась.

— Не парься, этого добра у меня, как у барбоски блох.

Мы стали смеяться вместе.

— Не давай! — напомнила я еще раз.

Протянула узкую ладонь. Аня пожала ее горячо. Я вдруг придвинула ее плотно к себе и поцеловала в губы. Захотелось. Она не ответила, но не отстранилась.

— Зачем? — спросила, когда я отпустила ее. Глаза не прятала.

— Для натуральности, — ухмыльнулась я, в который раз за этот вечер.

Рот моей подруги горел красным. Глаза сияли, как звезды.

— Иди за стол. Выпей водки. Молчи и красней. Я пойду на улицу, покурю. Не то твой возлюбленный заедет мне в челюсть. Забудет в приступе благородства о том, что я тоже женщина.

Мы вернулись в общий зал и разошлись в разные стороны.

Перекресток Красного проспекта и Социалистической улицы жил своей обычной жизнью. Закрывались железными жалюзи витрины модных лавок. Завсегдатаи собирались в пахучую глубину кофеен и рюмочных. Что кому ближе. Кондитерские завлекали вечерний праздный народ ароматами корицы и ванили. Чугунная скамейка с завитушками около входа в Чертовку Лизу была пуста. Конечно, здесь сегодня гуляли спортсмены-хоккеисты. Курила я одна. На остановку возле светофора перекрестка, гремя железом, приполз трамвай. В ярко освещенных окнах передвигались пассажиры. Выходили наружу и наоборот. Вагоновожатая, немолодая женщина, прозвонила громко пешеходам, и трамвай, лязгая, утек за поворот. На остановке под желтым фонарем осталась одинокая фигура. Высокий стройный мужчина в костюме. Его белая сорочка и седина ясно различались в опускающихся сумерках. Не мог он приехать на трамвае. Такие вообще не встречаются в общественном транспорте. Никогда. Светофор зажег зеленый свет для пешеходов. Вебер-старший неумолимо шел ко мне. Я повернулась спиной. Словно меня здесь нет.

— К-красотуля!

Хриплый до невозможности голос подобрался ко мне со стороны переулка. Я, удивившись, обернулась на зов.

— Дай полтешок больным людям. Не корысти ради, просим. Спасенья, для.

Армстронг мог перевернуться в своей южноорлеанской могиле, или где он там лежит. Такого тембра он не достигал, походу, никогда. Недвусмысленная пара подпирала друг друга, источая известный аромат. Стояли в тени угла декоративно грубой, колючей шубы стены. Пол говорившего не определялся. Держал под руку второго, явно моложе и тоже пьющего давно. Оба они забыли дорогу в реальный мир.

Я машинально похлопала себя по карманам нового костюма. Наличных денег в них не прибавилось от этих действий никак. Оглянулась.

— Здравствуй, — Вебер-старший взял мою руку и поцеловал, нагнув полуседую голову в поклоне.

— У тебя есть наличные? — спросила я, не отвечая на приветствие.

Генерал холодно осмотрел парочку алкашей рядом со мной.

— Все, начальник! Все! — поднял руки вверх мужчина, по-бырику пряча подругу за спину.

— Чё? Дочка твоя? Или внучка? — раздалось оттуда хриплое карканье. — У меня вот Колян. На двадцать пять лет моложе! А разве скажешь?

Горделиво дама взяла под руку своего приятеля. Качнулась вперёд. Партнёр ловко вернул ее обратно. Выглядели они лет на сто оба.

— Нет, — улыбнулся Вебер, отвечая на мой вопрос о деньгах.

На пьяных придурков не смотрел. Я вытащила пальцы из его руки.

— Дай девчонке полтешок, господин начальнишок! — пропела дурным голосом чумазая подруга Коляна и попыталась изобразить что-то рукой, как бы танцевальное. Пара уронилась за скамейку для курения.

— Давай зайдём внутрь, — предложил папа Вебер. Снова взял меня за руку.

Воняло вокруг гадостно.

— Я хочу дать этим людям пятьдесят рублей! — заявила я.

Григорий из-за спины протянул мне тысячную бумажку.

— Столько нельзя! Они упьются насмерть! — мгновенно испугалась я.

— Туда им и дорога! — не выдержал генерал. Сделал знак.

Григорий аккуратно, на вытянутой руке опустил деньги в коричневую лапку красавицы, торчащую из-под лавки.

— Вот спасибо, начальник!

Она здорово оцарапала лицо и руки о бетонную шубу здания. Кровь стекала по испитому лицу, капала на грязь одежды, на деньги. Мужчина выглядел немногим лучше.

— Григорий, вызови наряд! — распорядился жестко генерал.

— Не надо! — крикнули мы все трое. Я и пара алкоголиков.

— Тогда пошли вниз, — приказал, в своей манере абсолютно, шантажист Вебер, взял мою руку и просунул себе под локоть.

Я не сопротивлялась. Повёл по ступенькам вниз в «Чертовку Лизу».

В битком набитом заведении, полном хоккеистов, студентов и их подруг, сразу откуда-то образовался небольшой столик на двоих в хорошем углу, подальше от стойки и музыкального шума. Зал виден, как на ладони.

— Ты удивительно выглядишь сегодня, — Вебер снова поцеловал мои пальцы, усаживая.

Опустил безупречный зад рядом. Подлизывается, сволочь.

— Этот якобы мужской костюм потрясающе провокационно выглядит, — усмехнулся. Разглядывал, не скрываясь.

— Мне не идёт?

Я искала глазами Анюту и не находила. И Макса. Так!

— Ты прекрасна, но я, всё же, предпочитаю платья, — генерал следил за направлением моего взгляда. Переворачивал страницы карты меню, не читая.

— Не сомневаюсь.

Я встала и пошла к туалетам.

Аня вышла мне навстречу из-за двери с изображением дамы на велосипеде. Альфонс Муха, Париж, 1902 год, ненужно всплыло в памяти. Вышла одна и совершенно спокойная. Помада на ее губах блестела нетронутым глянцем.