Я отрицательно помотала головой. Не пересела. Она бросила в меня сухарик и надула губы.

— Я никому бы не разрешила к тебе прикоснуться. Приватник на коленях без рук за миллион — максимум. Жених-девственник, — сказала хозяйка заведения в потолок.

— Да ты что! — мой глаз тут же загорелся. Я всем корпусом развернулась к ней. — Давай! Долг тебе сразу отдам.

Юлька неясно оглядела меня с ног до головы.

— Я пошутила, — резковато ответила и стала снова целовать мою кожу.

— А. Тогда полечу на море с генералом, — я погладила большим пальцем ее пухлую нижнюю губу. Отняла руку.

Хватит. Надо уходить. Хватит с меня. Здешних радостей. Заберу пингвина и свалю.

Кот с равнодушной, тяжелой грацией спрыгнул на пол. Уверенно подошёл к высоким золоченым дверям. Мяукнул басом. Выпускайте. На свободу. Черный хвост держал трубой. Подрагивал им нервно. Нетерпеливо. Я слезла с сиденья полукресла. Придерживая пух платка на голом теле, подошла к дверным створкам. Распахнула, приглашая черного зверя на выход. Ноги. В чёрных туфлях и брюках с четкими стрелками. Подняла лицо. Вебер. Кот, небрежно мазнув толстым хвостом по его ногам, выскользнул наружу. На свободу. Я застыла.

— Ляля, девочка моя, ну наконец-то! — Шурик схватил меня в кольцо всегда уверенных рук.

— Ты? — чтоб ты сдох! Хотела сказать первое, что пришло на ум. Прижалась всем телом, сладко подчиняясь его сильным рукам.

Он опустил лицо в мою макушку. Нюхал и говорил.

— Как я ждал. Я знал. Любовь моя. Я нашёл тебя, — подхватил на руки и понёс. Куда? Какая разница?

— Блядь! Так я и знала, — донёсся в спину Юлькин голос.

— Я люблю тебя, — сказал Вебер, впервые, наверное, глядя при этом мне прямо в лицо.

Я курила, стоя у окна, кутаясь в Юлькин подарок. Мужчина лежал на кровати. Руки за голову заложил. Бедра чуть прикрыты простыней. Мышцы на тренированном его теле оттенял свет бра на стене. Красиво.

Я пожала плечами. Первый острый голод мы заморили. Зная его, как себя, понимала, что это только передышка. Перекур.

— Ничего не ответишь? — спросил он после паузы. Смотрел неясно светлыми глазами.

Нет! Вот этого мне совсем не надо. Я сбросила платок на пол и медленно, покачивая бедрами, на носочках подошла к круглой кровати.

— Мужчина! Отдохнуть не желаете? — детским голоском пропела я, залезла на кровать и откинула простынь с готового Вебера. Вот оно — мое все!

— Ляля, давай поговорим, — взмолился Шурик, стекая мне в руки.

Я качнула головой. Рот был занят. М-м-м.

— Ну, подожди. Давай поговорим, — он снова уцепился за эту тему. Сел в подушках. Смотрел, как я запиваю сладким шампанским привкус спермы во рту.

Я отвернулась.

Господи! Ну, о чем нам говорить? Я задыхаюсь уже через сутки рядом с ним. Он все время приказывает. Даже когда просит о чем-то. Все знает наперед и за меня. Что мне есть, пить, одевать, курить или не курить. Думать и говорить. Список бесконечный. Зачем мне это? Как с ним общаться? Вечно строить из себя дуру или спорить и ругаться постоянно? Что бы дождаться, когда у него лопнет терпение, и он станет насиловать меня, долбя лбом в стену? Еще раз: зачем мне это?

— Ты обиделась? — Вебер обнял меня сзади. Прижался. Своим чудесным телом. Всегда спрашивает невпопад и глупости. Ладно. Пусть трындит, если ему надо.

— Я не обиделась. Говори, — я легла и приготовилась слушать. Глаза сразу стали закрываться.

— Тебе неинтересно? — кто-то из них уже говорил мне это. Или все трое? Не помню.

— Поцелуй меня, Шурик, как мне хорошо с тобой, — сказала я в пространство. Глаз не открывала.

Губы. Теплые губы везде. Вот так лучше, точно.

Какое сегодня число? Двадцатое. Октябрь. Ну да, ну да. Совпало. В этот день, ровно год назад, я познакомилась с Александром Вебером. Он беспардонно, с холодной расчетливой наглостью влез в мою счастливую тогдашнюю жизнь и разрушил ее. Спит сейчас на правом боку, неловко вывернув руку. Рядом со мной. На пафосной огромной кровати в борделе моей нежной подружки Юлечки. Наврав с три короба о любви. Надо уходить. Но он еще слишком сильно держит меня за руку. Стоит мне пошевелиться, сразу открывает глаза. Ладно. Подождем.

Дыхание мужчины выровнялось. Рука обмякла. Я осторожно встала, надела шелковый, расшитый черными драконами белый халат, подошла к приоткрытому окну. Теплое дерево рамы красиво изгибалось крылом бабочки в сложной линии известного стиля. Я скользила пальцами по завиткам и листьям, повторяя нежную безупречность давней работы неизвестного мастера. Стекло запотело от близкого моего дыхания. Я непроизвольно подняла руку и прикоснулась. Не заметила сама, как мужской профиль возник на белесой поверхности. Вебер. Кто из них?

Я вспомнила то, что тяготило неясной упущенностью весь вечер. Разглагольствования Женьки-пингвина.

Пьяный от сладкого ликера и обнимающих его со всех мыслимых сторон трёх пар рук, пингвин Женька рассуждал свободно и легко. Поэт и музыкант. Он всегда любил поговорить.

— Нет таланта!

— Не поняла, — за горячими поцелуями Юлечки, я пропустила начало пылкой речи. — Ты, о чем?

— Я говорю, красавица моя, что любовь — это талант, такой же, как музыкальный слух, способность к рисованию или сочинительству. Не всем доступно. Кто-то может любить, кто-то нет. Это в дурацких книжках обещают, что испытывать любовь могут все, без разбора и числа. А вот хрен вам! Это чувство так же редко, как высокий айкью. Не любому везёт. При раздаче Бог наделяет им не каждого. Много званных, да мало призванных, — Женька радостно заржал и упал на ласковые руки сегодняшних своих подружек. Которых я ему организовала. Как обещала. И оплатила тоже я. В Юлькином заведении строго. Деньги — всегда деньги. Хоть камни с неба.

— Нет таланта, — повторила машинально.

С отрезвляющей ясностью поняла. Нет таланта.

Нет у меня этой способности. Как музыкального слуха. Только похоть. Страсть. Желание. Не умею я. Стало легко и понятно. Никто же не помер, когда выяснилось, что мне медведь на ухо наступил. Мама только расстроилась. Давно. В детстве розовом моем. Певунья она была. Редкий голос. Не случилось у нее по жизни. Хотела искренне этого счастья для меня. Не вышло. Бывает. Нередко. Пожала плечами толстая тетенька в музыкальной школе, куда мама привела меня в семь лет. Не быть вашей девочке музыкантом или певицей. Увы. Жизнь от этого не заканчивается. Ищите в ребенке другие способности. Посоветовала преподаватель, улыбнулась сочувствующе. Мои рисунки, которые я малевала всегда и везде, не трогали моих вечно разбирающихся между собой родителей никак.

Нет таланта. Плевать, на самом деле, что любить другого человека всей душой я не способна. Нет таланта. Есть вещи, не доступные мне. Про это я все знала.

Я размазала рисунок на стекле открытой пятерней. Глаза Веры Холодной смотрели на меня из черного отражения.

Вебер мучительно нахмурился во сне. Что-то терзало его под сомкнутыми веками. Сейчас проснётся. Я тихонько выскользнула за дверь. На свободу.

— Ты! — Юлька стояла в центре широкого коридора. Кружево черного пеньюара распахнулось красиво на белой атласной груди. Наган весело плясал, как пьяный, в ее нежной руке. Она, помогая себе, ухватила левую ладонь правой. Кино. Старое. Черно-белое. Немое.

Я улыбалась. Не выстрелит. Не может быть такого. Не попадет, в любом случае. На испачканном белым Юлькином лице пролегла красная дорожка. От ноздри до подбородка.

— Ты — холодная дрянь! Только я люблю тебя по-настоящему!

Громкий, неинтересный звук. Страшный удар в ребра. Как будто мужским армейским сапогом. Все.

***

Поезжай на вороной своей кобыле

В дом гетер под городскую нашу стену.

Дай им цену, за которую любили,

Чтоб за ту же и оплакивали цену.

КОНЕЦ.