— Арестовали! Все, накаталась ты до суда! Готовь права и деньги, — ответила, отсмеявшись, моя подружка.

Я молчала. Девчонки беззвучно глядели на мое горе. Глаз накрашенных не сводили. Не дышали. Я обхватила себя руками. Словно замерзла в этом теплом доме.

— Вот засада! Выпить дайте, будьте людьми, — я вздохнула.

Жаль красотку мазерати было до слез.

Наружные ворота медленно поползли вверх. Крошка Чивли, сверкая свежевымытыми боками, осторожно вернулась на свое место. Молодой парень в синей полицейской форме вылез из-за руля, предельно аккуратно закрыв дверцу.

— Здравия желаю, госпожа Лаврова. Все в порядке. Не беспокойтесь.

Он глаза распахнул, как плошки. Хотел проглотить ими всю нашу полуголую кружевную компанию. Застыл. Не знал, явно, кто из нас эта самая госпожа. Протянул вперед руку с ключом.

— Вот хозяйка машины, голубчик, — Юлька сделала повелительный жест в мою сторону. Это она умела. Родилась имперской барыней.

— Вот вы, суки, бляди, проститутки! — громко высказалась я, получая брелок из почтительной руки полицейского.

Он откровенно испугался. Отпрянул.

— Это я не вам, — я обернулась к радостно ржущим девчатам.

Досада и радость одновременно душили меня. Требовали выхода.

— Убью! — заорала я, ринувшись на них.

Вспомнилось, почему-то, белое от злости лицо Вебера, когда я доставала его своими выходками. Девчонки, визжа, бросились вверх по лестнице, толкая и отпихивая друг друга. Полицейский, открыв рот, пялился на наши откровенные, дорогостоящие прелести.

— Возьми за труды, голубчик. Можешь идти, — услышала за спиной.

Юляша выпроваживала стража порядка. Полицейский подобострастно благодарил.

Я догнала пухлую Милку и стала щекотать мягкие бока. Та захлебывалась и дергалась в моих жестковатых руках. Все же я порядочно злилась на этих дур. Мила вдруг вывернулась и влепилась мне в рот. Я снова охренела от такой наглости. Но.

— Я люблю тебя, Лялечка, — простонала она мне в губы, тесно прижимая мою ладонь к своей груди.

— Где сумка? — спросила в розовое ухо.

Мила поймала мою вторую руку и прижала к своему горячему телу. Между ног.

— В моей комнате. Приходи, забери, — она чертила губами дорожку по моей левой щеке.

— Это что здесь происходит?! — раздался громкий голос хозяйки заведения.

— Она ко мне пристает, — притворно растерялась я, высвобождаясь из чужих объятий.

Мила всхлипнула и убежала к себе. Остальные разглядывали меня с радостным интересом. Ждали, что будет дальше.

— Отправляйтесь все по комнатам. Через час открываемся. А у вас морды набекрень. Быстро все по пещерам! — скомандовала Юля.

Юлия Кирилловна для всех, кроме меня.

— Так, что это было? — она подошла ко мне вплотную.

Я провела пальцем по ее щеке. Смотрела спокойно в недовольные карие глаза.

— Я есть хочу. Покорми меня, Юлька, — коснулась пальцем идеальных губ.

Моя подруга невольно приоткрыла рот. Я убрала руку. Повернулась и пошла в столовую.

Села на свое обычное место за овальным столом. Официантка Ниночка споро расставляла тарелки. В молчащем телевизоре что-то энергично рассказывал, стоя на широкой разделительной полосе Окружной дороги, парнишка-корреспондент. Тут кадр сменился. На фото застыл черный автомобиль с двумя белыми невнятными рожами за лобовым стеклом. Трезубец на решетке, госномер. Тот самый. Внизу картинки дата, время, скорость. Сегодня, четыре тридцать утра, триста пять кэмэ.

— Брешет! — повторила я слово вислоусого камазиста.

— Сделай громче, милая, — велела я Ниночке.

Та повиновалась.

— …то, что рекорды скорости ставили именно представительницы прекрасного пола хорошо видно на следующем фото. Камера здесь зафиксировала другое нарушение правил дорожного движения, — бойко тараторил телевизионщик.

Новая фотка. Окружную дорогу перебегает большая собачья свадьба. Я насчитала десять штук. Все ждут. Стоит автобус, три огромных дальнобойных монстра в ряд. По центру, ровнехонько перед камерой, мой мазерати. Все на аварийках. Одна я, как дуся, без. Сижу, голову положила на руки на руле. Хорошенькая, растрепанная, мелкое, веселенькое кружево изящно сползло с одного плеча. Улыбаюсь чему-то. Рядом на пассажирском сиденье абсолютная голая задница Юльки. Где остальное, не видно.

— Как ты догадалась им попу показать, любимая? — ухмыльнулась я.

Та пожала плечами.

— Как ты догадалась остановиться? — спросила она меня.

Тут настала пора мне пожимать плечами.

— Я не помню этого. Ни собак, ни тебя. Как обратно доехала? Жесть! Не помню ваще.

Юлька подошла сзади и обняла меня за плечи.

— Из других фотоматериалов видно, что девушки первыми остановились, пропуская собак. Это человеческий, по-женски добрый поступок. Но аварийную сигнализацию необходимо включать! Таким образом, неизвестные гонщицы собрали сорок один штраф за превышение скорости и один — за нарушение правил остановки на автостраде. За неполный час движения по Окружной. Мы пытались разыскать…

Юлька переключила канал. На другом на нас снова смотрел кадр с моим счастливым лицом и ее задницей рядом.

— Из чего, интересно мне маленькой, эта журналисткая харя решил, что в машине находились представительницы прекрасного пола?! Глядя на мою жопу? — Юлька передразнила сверхскоростную манеру репортажа.

— И что это значит, по-женски добрый поступок? А если бы жопа в кадре оказалась мужская? Был бы добрый по-мужски? — ерничала она. Не нравилось, что не видно в кадре ничего, кроме ее пятой точки.

— Не переживай. Ты отлично получилась, — я прислонилась ледяным лбом к ее горячей руке.

— Ничего не помню. Надо с этой ерундой завязывать, — пробормотала я.

— С какой? — тут же вскинулась Юляша. Заглянула тревожно мне в лицо.

— Текилу с виски мешать, вот с какой, — невесело усмехнулась в любящие меня глаза. Как это у них получается? Берут и любят.

Ниночка снова переключила канал. И там на нас смотрела голая Юлькина попа. Собак и грузовики редакторы отрезали за ненадобностью.

— Действительно, не плохо я выгляжу, — заметила моя подруга теперь уже громко и уверенно.

Забрала у девушки пульт, стала сама щелкать по кнопкам вещания. Находила репортажи со своим изображением и любовалась. Потом переместилась на ютюб. Здесь наша слава шкалила.

— Я сделаю из этого кадра фото на полотне и повешу в нашей спальне! — радостно сообщила мне Юляша столь счастливо забредшую ей в мозг идею.

— В нашей спальне, — машинально повторила я.

Отодвинула от себя пустую тарелку. Аппетит вдруг пропал. Сделал ручкой и ушел.

— Поеду. Покатаюсь. Сделай мне кофе, Ниночка. Сладкий, крепкий. В термокружке. С собой, — распорядилась я и пошла одеваться. В нашу спальню.

— Куда едешь?

Юлька делала макияж, одновременно подушкой пальца с акриловым ногтем листая инстаграм.

— Не знаю пока. Жизнь покажет.

Я подвинула своим бюстом в черно-розовом балконе ее руку на смартфоне и села рядом у зеркала на широкий табурет. Кожа к коже, бок к боку мы приводили в должный вид наши лица. Я — полегче, Юля — потяжелей, профессионально, для вечерней работы.

— Зачем тебе эти придурки? Берги, Веберы и остальное дерьмо? Я же подарила тебе машину. Катайся и не думай ни о чем, — с присущей всем дочерям Евы загадочной логикой, объявила моя подруга.

— Так я и сделаю, родная, — я хотела чмокнуть ее в узкое надушенное плечо.

— Не будь дурой! — взыграл веберовским рингтоном мой айфон.

— Нет! — крикнули мы с Юлькой одновременно.

— Не бери! — она умоляюще поглядела на меня.

— Если не возьму, то он притащится сам. Найдет по телефону.

— Выкинь, чертов телефон! — громко шептала Юляша, словно Вебер мог подслушать. Наш дурацкий, испуганный разговор.

Надо ответить. Я выдохнула.

— Да! — сказала ясным, твердым голосом.

Даже не взглянула, кто из них троих прорывается снова в мою жизнь.

— Привет. Я проездом. Пять часов между рейсами. Приезжай. Я соскучился, — голос Вебера звучал глухо. Тихо. Грустно. У-мо-ля-ю-ще.