— Как ты девочка? — участливый голос.

Разговаривать не хотелось. Хотелось уснуть. Я закрыла глаза и притворилась мертвой, как опоссум в известном мультике. Стала расползаться на уютном тепле мокрого пола. Платье задралось на талию, явив всему миру шелковые трусы с кружевными оборками и чёрные чулки. Когда он сапоги с меня снять успел? Я и не заметила.

— Эй, погоди, не засыпай. Тебя, наверное, дома ждут? — заговорил мужчина быстро. Кем он меня вообразил? Школьницей, что ли? Платье, ладно, похоже. Но чулки в декабре-месяце?

— Никто меня не ждёт! — завыла я снова. Вспомнила, что это правда, и зарыдала на самом деле.

— Сколько тебе лет? — включил здравый смысл несчастный дяденька.

— Два-а! Два-а-дцать! — честно ревела я. Жаль себя, старую и никому не нужную, было до спазмов в пустом желудке.

— Ладно, — он снял с себя промокшее, убитое пальто и туфли. Поднял меня на руки. Сел на уступ в ванной комнате, посадил на колени. Стащил платье. Остальное не рискнул. Завернул в большое пушистое полотенце. Я всхлипывала и молчала. Отнёс в другую комнату, на диван уложил.

— Снимай все мокрое. Замерзнешь, — сказал и пропал.

Не зная, наблюдают за мной или нет, но на всякий случай, вдруг как-то смотрят, я развернула полотенце. Не забывая рыдать, что совсем было не трудно, слезы текли из меня рекой, выпрямилась. Стянула чёрный лифчик и знаменитые трусы. Потом, один за другим, чулки. Снова завернулась в толстую простыню, как в кокон. Забилась в угол дивана. Отключилась на самом деле, запоздало порадовавшись, что этот треклятый дом был последним в моем сегодняшнем рабочем списке. По остальным замерам я отчиталась. Завтра — выходной.

Очень хочется писать. Поверх полотенца на мне лежало легкое, видно, пуховое одеяло. Подушку подсунули добрые руки мне под голову. Было тепло и мягко. Писать. Я высунула лицо на волю. Быстрее, или упущу. Я вылезла нагишом и рванула к боковой двери. Сортир. Ура! Села и зажурчала счастливо. Говорят, что мужики даже способны кончить, если долго терпят. Вот придурки. Хотелось узнать, как я выгляжу после вчерашних рыданий. Ни одного зеркала. Женщин в этом доме нет, что ли, совсем? Я бы непременно сделала в этой огромной ванной зеркальную стену и потрахалась перед ней с кем-нибудь. С хозяином, например. Сколько ему лет? По голосу, лет пятьдесят. А что? У меня есть один дружок. Вениамин. Хорошо за шестьдесят. На виагре катает меня на своём конце даже очень неплохо. Главное, чтобы мотор тянул. Сердце, то есть. Я залезла быстро под душ. Отличный шугаринг я сделал этим летом. Ни один волос не вырос до сих пор. М-м-м. Собственные мысли завели моё любимое тело. Только направила струю в пах.

— Девочка, ты как? — раздалось за неплотно притворенной дверью.

— Иду, — отозвалась я, выключая воду. Вздохнула. Напялила чужой длинный халат и вышла.

Извиняться не хотелось, хотя, наверное, следовало бы. Решила прикинуться дурой недалекой. Обычно прокатывало.

— Здрассте. Я сейчас уйду, — я наклонила низко голову, не разглядывая хозяина квартиры.

— У меня платье было, — я сделала глупое лицо и посмотрела на мужчину.

— Твои вещи в сушилке. Может быть, выпьешь кофе? — он улыбался. Показывал дружелюбие и безопасность. Я и так его не боялась.

За последние годы я видела столько придурков, что удивить меня невозможно. Ну, пока никому не удавалось. Порядочный мужик. Пятьдесят, плюс-минус два года. В хорошей физической форме. Фээсбэшник или МЧС. Служит ещё наверняка. Полковник, если не выше. Или отставник на хорошей должности. Женат, не женат. Мне-то что? Здесь женщины точно нет. Считает меня малолеткой. Боится. Но приручить и подоить вполне можно попробовать. Вот только дом, где он живёт, мне не нравится совсем. Поэтому тихо пью кофе и смываюсь.

Опустив глазки к полу, поплыла к высокому табурету возле нетронутой готовкой белоснежной кухни. Стеклянная стена открывала широкий вид на Город. Снег выпал ночью. Декабрь. А я, как итальянская шлюха, в чулках и шелковых трусах. Забывшись, подошла к окну. Не заметила сама, как стала вглядываться в припаркованные у дома автомобили. Хотя, почем мне знать, на какой машине он сейчас ездит. Не-ет! Слезы, сами, без спроса покатились водой по щекам.

— Кофе, — позвал голос за спиной. Я вытерла лицо рукавом и пошла к столу.

Кофе оказался слишком крепким и без сахара. Честный эспрессо. Наплевав на куртуазность и другую хрень, я взяла большую чайную чашку из стеклянного шкафа, вылила туда кофе из мелкой белой ерунды, долила горячей воды из блестящего чайника, положила щедро три куска сахара, размешала ложкой, нагло уведя её из чашки хозяина. Долго звенела металлом о фарфор. Взяла обеими руками и медленно, смакуя, пила. Закурить бы, да это вряд ли. Пора.

Хозяин наблюдал за мной, не издавая ни звука. Просто смотрел. Вдруг раздался щелчок замка. Входная дверь открылась. Там, в глубине коридора.

— Доброе утро, отец, — голос. Приближался. Ещё секунда и войдёт. Я заметалась. Потеряла дурацкий мужской халат. Нагишом нырнула под здоровенный остров с плитой посередине огромной студии. Забилась в угол, втянув по полу белый купальный халат.

— Доброе утро, сын, — голос моего хозяина звучал спокойно. Улыбался.

— Ты завтракаешь? Так поздно? — я не видела, слышала уверенные шаги из глубины входа. Боже! Неужели войдёт?

— Я не один. Извини. Давай встретимся позже. Я сам зайду к тебе.

Пауза, возникшая в комнате, могла поспорить с театральной. Я забыла дышать.

— Да! Конечно. До встречи, — он ушёл.

Металлом чавкнул замок на входной двери. Я расслабилась. Ревела теперь молча, без демонстраций, вжимая своё горе внутрь себя.

— Где моя одежда? Мне пора, — хрипло проговорила, не глядя вокруг.

— Пойдём, — мужчина пошёл вперёд, показывая дорогу. Прочь! Прочь отсюда. В сушилке стояло сухое тепло, и висели, стояли мои вещи. Дядя деликатно остался за дверью. Я оделась. Сумки моей с косметикой, планшетом и телефоном нигде не было. Неужели я забыла её в этой гребаной квартире на двадцатом этаже? Нет.

— Твоя сумка, — протянул мне мужчина мой любимый рюкзак от Луи Виттона. Самая дорогая вещь, которая когда-либо попадала мне в руки за всю мою короткую жизнь. Больше неё я любила только мой джимни.

— Спасибо, — с чувством проговорила я, впервые посмотрев ему прямо в глаза.

Он улыбался открыто. И честно.

— Я страшная? — спросила, не подумав.

— Ты очень хорошенькая. Вот, возьми, — он протянул мне визитку. Дорогой картон, тиснение.

— Зачем? — улыбнулась я в ответ, детски-невинно.

— Вдруг тебе снова понадобится помощь, — он даже не пытался дотронуться пальцем до моей ладони. Точно фээсбэшник.

— Спасибо, — прошептала я, как розовая кукла из дешёвого сериала. С придыханием и опусканием ресниц. Не накрашенных, правда.

Залезла, наконец-то, в лифт. Господи, не попусти! Не дай ему войти сюда. Боже смилостивился. Я беспрепятственно, никого не встретив по пути, даже охранника на входе, выбралась на свободу. Даже машину мою никто не потревожил на чужой стоянке. Прыгнула в седло и понеслась. Сегодня суббота. Мой обычный визит к отцу.

Когда не стало мамы, мне было четырнадцать. Я всегда любила отца. Что и как они выясняли между собой, я не слушала. Просто он всегда был на моей стороне. Подросткам так всегда понятнее, чем навязчивое внимание. Когда пришла, почему так поздно, кто эта подруга, у которой ночевала. Все это злило меня невероятно. Потом её не стало. И все. Я могла делать, что хотела. И делала. Ладно. Не об этом теперь. Отец не пил. Ну не так, чтобы очень много. Просто потерялся по этой жизни. Я, сволочная душа, ушла от него на съемную хату. Оставив ему своих старых животных. Пятнадцатилетнюю кошку и шестнадцатилетнюю собаку. Короче, за всем этим зоопарком я приглядывала раз в неделю. По субботам.

Я помыла полы. Сварила ненавидимый мною борщ. Сделала котлеты и картофельное пюре. Засыпала привезённый корм для животных в пластиковый бак. Вымыла их миски и их самих. Вычесала колтуны, засохшие остатки еды и какашки. Одела на старого пса новый памперс. Показала отцу, куда положила остальную пачку подгузников. В сотый раз рассказала, что необходимо их менять, потому что собака старая и не соображает, где можно писать, а где нельзя. Заставила отца помыться. Господи, ему же только сорок восемь. Как опускаются мужчины без женской руки. Нашёл бы себе кого-нибудь. Шесть лет, как нет мамы с нами. Они же всегда ссорились на моей памяти. Я даже не могу вспомнить момента, когда спали вместе. Когда они меня-то сделали? Сразу после свадьбы, что ли?