«Там ветер и ветер в зияньях…» Там ветер и ветер в зияньях, Где листия дулись горой. Деревья в кривых одеяньях Сносили свой женский покрой. И что же в сюжетах природы Для поздних ее сыновей, Когда б не постылые годы, Летящие из ветвей. 1982 Стансы В пугающем звучанье совершенном Мне жить и жить… и что же из того, Что тычется камышинка коленом В ложащееся звука существо. Пускай ее… Морская черепица, Теснясь и падая, и вот! – стоя, Накрыть мой дом недвижным махом тщится, И защитить от мшистого копья. Я ль не летел в соленой колыбельке От бережка до бережка земли, А голос, расширяющийся в Бельте, Звукоубивство чествовал вдали — И вот я здесь: камышевые дула И мышцы волн воюют, и в бою Нет звука всё. Одно зиянье гула Пустой волной качает жизнь мою. 1983 Русская песенка I Эх, осталось бы у нас чутку денежек С тех орешек золотых, что лущим, Мы бы сóзвали в свой дом красных девушек, Красных девушек и красных мужчин. Ну а те уж бы зашли бы, не чванились Перед тьмою, что, сияя стеклом, Опускается на пол – всеми швами вниз, Но храня еще исходный наклон. 1983 Двадцать четыре стихотворения 1983 года «Середь этой зимы понял я, как я к жизни прикован…» Середь этой зимы понял я, как я к жизни прикован, Как не нужно от ней ничего, кроме дней и ночей… Даже вниз уходя осовевшим лицом пустяковым, Оглянусь изо всех сил: Божий свет, весь в снегу, весь в снегу до плечей. Деревья — – как в белых сетях Уснули тенета… Раз птицы сказались в нетях, Ну что ж за охота? Но, кажется, мир еще жив, — Пронзят они сетки, Зеленые перья сложив, Два стихотворения 1 В русском небе – ни солнца, ни звезд, Только сосны светили сквозь дюны; Было видно, как пламенник ест Осовевшее сердце лагуны. На чернеющем снизу холму, С полукругом земным за спиною, Я взглянул через смутную тьму — Встало русское море стеною. Ничего нету здесь моего. Даже воздуха, гаснущей тверди. Ни воды, ни земли – ничего моего. Кроме Бога и смерти. 2 Закат сошел. Шумя меж сосн, съезжали дюны с локтя. Отделавшиеся от ясных шор, Вздыхали звезды в вогнутые стекла. Из всех разов, как я на свете жил Во тьме отсветных волн, что я видел, — Одной лишь этою я жизнью дорожил, Одну лишь эту жизнь не предвидел. «Луны кусок в ее пятне…»
Луны кусок в ее пятне Стоит над чащей неосиянной, И верхний ветер в стороне Навис звучащий, но безуханный. Где был дворец, я вижу холм. Где хладен герб – живую птицу. И статуй облачных в глухом лесу Я вижу вереницу. Весь нижний город, и небеса Стоят, беззвучны; висят, не рады. Сады исчезли, и леса забились в желтые ограды. Три станса Стрельнувшись из дому, вонзяся в ярый свет, С пронзенным зреньем в дым несясь древесный И голову подняв, – сквозь тщательный скелет, Ходящий ходуном – узрил я дом небесный. В безверхих колоннадах светлых линз Шел я меж наискось сужающихся лезвий И видел, хоть не мог, я бабочкин потертый низ — Сдвигающийся дым созвездный. Поднявши голову, поплачь о волосах Земли, нацеленной за черными чужими голосами… Доколе светлые колонны в небесах, Доколе темные крыла за небесами. «В иссиня-ясную Неву…» В иссиня-ясную Неву Съезжает белое каленье. Ну как ей вымолвить: живу, Коли заковано в каменье Ее дыханье наяву. Живется так же что и мне: Один средь отсветов зеркальных, Полууснувший, на спине плыву. Уходит солнце. В спальнях поддонных – Рыбий стон во сне. Но – лишь учую я ветер тьмы Над лесом блесен недоцветшим — (Весь город – как корабль с кормы — вздыхает…) (Слово есть ушедшим) – Я вспоминаю жизнь на мы. «Младенец, изменщика-века птенец, в минуту я (что ж? не святую?) схва…» Младенец, изменщика-века птенец, в минуту я (что ж? не святую?) схва — тился за ржавого лавра венец и грязную чашу златую. И в царствованье рабов без господ господствовать взялся над сло — вом, над бабочкой-словом, чей сыпкий испод царит в полуночье лиловом! Хорошенький ж вышел я вам господин, о тьмы слюдяные извивы, без них, что ушли, унеслись, как один… – Ушедшие, что унесли вы? И как же – один – я сдержу этот груз предсердно прогнувшейся стали?.. Прозрачные крылышки с умерших муз, как легкие линзы слетали… |
