II Небесный начинается прилив, Колышутся медузы звезд все ниже И – пылью лунной линзу запылив — Колеблют зренье в перископьем крыже. В поднебной лодочке катясь по дну, Почти проржавив крышу едкой пеной, Глядим на захребетную страну, Ошеломленную своей изменой. Хоть лучевою жижей и полны Колодези заóстренные башен, Но мы не знаем, так ли уж страшны Они тому, кто никому не страшен. Не так уж эти башни высоки… Но вавилонски небеса так низки, Что слышим плески ангельской трески И нам подглазья проедают брызги. Европа, опускается на твой Стеклянный дом, аквариум дыханья, Сей вавилонский сумрак паровой, Железного исполнен колыханья. Европа, опускается на наш Стеклянный домик, движущийся слепо, Вошедшее уже в последний раж Куреньями раскормленное небо III Позвякивает шоссе, Поскрипывают лучи, Покачиваются, покачиваются зеленые облака. На радужной полосе Воздушные палачи Постукивают, постукивают по темечку дурака. Я вылез не знаю где, Автобус уже ушел, Положено-не-положено, куда уже меня деть? Звезда бежит по звезде, По шелку стекает шелк, Проглаживается и кожица, скукоженная не здесь. От оспы речных равнин В зеленый паморок гор Не знаю как я попал, но я сюда не хотел… Сомнительный господин Под радужной кожей гол, Невидимо для других, но, видимо, пустотел. Снижаются голоса, Сближаются языки, Раскруживается, расцеживается сукровица по воде. Хватаясь за волоса, Сбегаются дураки Подставить полые руки отпрядывающей звезде. 1991 Русская песенка II Мало, что подвздошьем клекая Черноголубь сел на тын, Принесла еще нелегкая Воздух кислый – хриплый дым. Мало хрипу загортанного И сеченья белых глаз, — Нате ж, нюхайте-ка наново Ветер скользкий – волчий газ. Мало выскользыша мыльного, Крыски черной среди птиц, — Так еще дыханья пыльного Полоса за ним катись… 1991 Где?
– В облачных слизах, расчесах; В солнце – на синих колесах катящем вниз головою по угловому завою неба, Вонзаючи посох В глиняный воздух на плесах; В соснах, дождем остекленных; В плохо заплаканных кленах; В коротко-палых платанах; В реках – у сходней ростанных до желтизён растопленных; В ласточьей оспе на склонах; В тусклых крылах плоскокостых, сложенных в съеженных гнездах; В узко-реснитчатых рыбах, вспухших в речных перегибах; В срезанных аспидских гроздах; На стрекозиных погостах; В олове – олове грубом лунного вара, По трубам Стекшего желобом мышьим к копчику крыши И взмывшим прыщущим искрами клубом – — Над оседающим срубом. 1991 Песня Сад стоит ногами на кровати – веки стиснув, руки – на перильца, Одеялко на потлевшей вате в тесную решетку утекло. Никуда не дернуться дитяте обмершего града-погорельца, Никому не отольется в злате вечное повапленное тло. Град-то где? – А град пошел по ми́ру с ледяной иссохнувшей рукою, Кинувши разбрызганную лиру на верхи военных площадей. Гонит ветер, наподдавши с пыру, света паутинку воровскую, И глазницы рек полны эфиру, как и небо – но еще лютей. Кажется, что я ушел последний (как и шел последним в алфавите), Не умешкав в серенькой передней о десьти столпах без потолка… Ничего беззвучней и бессветней, видно, и не будет уж на свете, Чем – еще не нывшие победней – свернутые в горло облака. …Знаешь ли, и от моих каждений этот сладкий смрад и горький ветер, Демоны, которых нет прожженней, под микитки и меня вели Вдоль реки, вдоль всех ее стяжений… Кариес расплавившихся литер Даже мы, солдаты поражений, прочитать к началу не смогли. Сад стоит сомнамбулою чада: – побелели кулачки и ногти. Вот те, Новокаину, блокада набеленного навеки дня..! Демоны бредущие вдоль сада, вшивые выкручивают нитки Из белесых век слепого чада и вшивают набело – в меня? 1991 Две элегии I Вычесан свет из немытых волос, С жолклого черепа сада, А что вдоль черных корней обвилось — Всё ненадолго и слабо. Вычески, тлясь и кривясь на лету, Плавают в красных аллеях… Наново я уж сюда не приду, Чтоб задохнуться в золе их, Горечью тонкой преполон мой рот Неосязаемой речи… А остальное – распыл и расплот, А остальное – со мглой уплывет В жолклые течи и бреши. |
