II Белка чиркнет, шуркнет прокна, Смолка щелкнет на весу… Ночь в разрушенном лесу Страхом кожным входит в окна. Свет, застрявший в стеклах, натрист. Но: стеснилось, полилось… Лестнички ночных полос Немо движутся крест-накрест. Но: едва в раскатах ранних Выплющатся облака, Голо вдвинется река Под засвеченный трехгранник. Всё отдавши, стынут слитно Враг во мне и мрак вовне, А: в кромешной тишине Белка порскнет, ойкнет прокна. 1991 Хор балладный строфа I Через цепные звенья Городу – жена, В диком поле зренья Река створожена; Сколько роговицы У засоренных звезд – — Только тени-птицы У разоренных гнезд. антистрофа I А с бронзовых налимов Льет зеленый прах; Пóверху малинов Рукав. И плащ. И флаг. Над окопным садом Два циркуля луны – — Наддвоённым взглядом До цоколя мутны. строфа II Через хребет затменья Вытекла страна, В диком мясе пенья Уж не заточена; Как из теменницы Изоблачен нарост— — Знают темновидцы Из облачных борозд. антистрофа II В разломах равелинов — Полукожный шлак. Кумпол исполинов Весь выточен на швах, А над плац-парадом Казенной тишины – — Две, светящих задом, Крестовых кривизны. эпод Вышел я из дому, Но не знаю где — К черному пролому, К слепнущей звезде; Над полузреньем яви, Под удвоеньем сна… – — А то, что я запомню — То не моя вина. 1991 Дождь Пустили йодный газ магнольные кусты; Взлетели сцéпленные в щиколотках тени; Взмахнули девять раз небесные косцы, И – дождь упал на все свои колени. С тех пор как тишина, я не люблю дождей. Напоминают мне их съемные дрожала О мгле затопленных московских площадей, О пепле петербургского пожара, Где та же темнота, похожая на тьму, Лишь кое-где по краешку блестела, А тело пустоты летело прочь в дыму — Как ласточка, наискосок, без тела. Я чуял этот дым еще издалека В берлинском подслащённом полумраке; Он реял надо мной, чуть видимый пока, – Или уже —, в каменоломнях Праги; Его пернатый шар к гнилой земле гнела Варшавских облаков подкóпченная корка; Он ветошью стекал по черноте стекла В членисторогом воздухе Нью-Йорка; Он смешивался, на просветах рдян, В апрельской пустоте, магнольной и миндальной, С тенями дымных кельнских громадян, Застывших над дырой пирамидальной; В кольце его пелен что ласточка стоял Пространством скиснувшим сорящий двуугольник; Его был расплоён курчавый материал В дождем обызвествленных колокольнях ночных… Когда ж они, распавшись на куски, Асфальт обшмыгали наждачными зверками, Полуисчезшие небесные клинки В десятый раз – в последний – просверкали, И темнота пошла, как лестница, наверх, Хоть плоские огни на мостовых дрожали… …Я только и успел вдохнуть последний сверк, Когда мне сердце сжали и разжали. 1992 Шестое
1 Стихи – сизомяс-оковалок в распаханной тверди ртяной… — бывало ж и я отмывал их щекочуще-горькой слюной, 2 и влизывал липкие дрожжи в каких-то еврейских ежих, и перья расслóенной кожи пупырками терли язык: — любовь? – ею пахнет в рыбмаге в синеющих полосах жесть; прожёлченной этой бумаги полжизни не пережечь…; 3 полжизни я знаю наощупь, руками, загребшими тьмы. осеннюю влажную ощепь, змеиную осыпь зимы — что дом? – просто камень змеиный у однобережной реки: подъемы и въемы, краины, царапины и узелки — шершавый под тонким зализом, весь медленно-плоский, что шар, — он ухал подмоченным низом, подмошенным верхом шуршал, 4 но все, что услышал я, неслух, — как некто заперхал и сник: скрипящий передник на чреслах — чтó, рыбник? змеевник? мясник? молчание звука не краше ль, раз в нем окончанья слышны? — коль смерть – ледериновый кашель и похруст на дне тишины; |
