4. Непогода Страшны у деревьев зеленые лица, Когда каждый мускул на них шевелится И шелест становится взрыдом. – И, кажется, я себя выдам — Раскрылась ветров разъяренная роза, И воздуха заскрипела вискоза, И светлые нити потускли, И речка наморщилась в русле… Замолкшие люди помятую кожу Прижали засохшими складками к ложу, Как будто их тяжкая сила В природу ушла и застыла В недвижном движенье шумящих растений, В неслышном стяженье тлеющих теней, В почти человеческом скрипе — В сосне, и в березе, и в липе… Но если услышишь сквозь хрип непогоды Какие-то странные рваные всходы Какого-то звука иного (А может быть, даже и слова), И сердце рвануться захочет к родному, Не радуйся – говорит по-иному Иной, но не дружеский идол. – И, КАЖЕТСЯ, Я СЕБЯ ВЫДАЛ — 1988 The messenger Там чье же лицо чумное Под кущами косм небесных? Зачем в стеклеющем гное Заплылся несчастный бездух? И чьи там губы над миром Косятся с осклабом тайным (Над этим дрожащим, сирым, Чуть дышащим лепетаньем)? Чья сверху сыплется перхоть На край поднебесной чаши? К чему мне, скажите, ехать Сквозь желтый аквариум чащи? И кем я, скажите, послан С надеждой – той, безвозвратной — По этим равнинам поздним, По этой земле квадратной… А купы в протертой коже Заглазной звякают медью… И кто только вздумал, Боже, Меня посылать за смертью? 1988 Очерк грозы Опускается, встуманяся, фортка. В-ней-за-нею, над листвой онемелой — Что корейская червивая водка, Небо с молниею иссиня-белой. Тает туча, свет косой источая. Сверк косою – и без горлышка фляга, И топочет, Бог весть что означая, На осиновых жестяночках влага. Август 1988 Д. Ю Я привел тебя в мир, побелевший от зла, Где и сам я живу, как слепая пчела — Поздней кровью продрогших растений. В мой уступчивый танец ошибка вошла: Не нужна никому золотая смола Из ужухнувших средостений. Тлеет снег над заклеенным смертью летком, Всё какой-то уступчатый каменный ком Облетаю в исплаканном сне я. Он облит синеватым крупчатым ледком, Он сползает, медлительной мукой влеком, Прямо в дымное черево змея. Я привел тебя в мир, где и сам я не царь (А былые цари позарылись в янтарь — Впрок медовой смолы наносили), Где чем меньший творец я, тем большая тварь, Где над садом сгущается снежная хмарь, Но покуда (и если) я в силе, Не отдам тебя вьюге – уж коли привел! — Ибо крови ты царской: от истинных пчел, Неподвластных слажёному дыму. Будем жить налету, огибая шеол, Может, хватит нам кровного золота смол Пережить эту вечную зиму. 1988 Ожиданье
Дождь – косой полосой нефтяною Светлеет, безгласный, за скользкой стеною, Воздух около зренья гася. Что же… кажется, ночь уже вся. Кажется вся уже пепельной, сыпкой, Мутной – сравня с заоконною рыбкой, Всю ночь пронырявшей в верхней ночи. Ну и приснула. Ну и молчи… В городе тихо. В комнате тихо. Рукою трехпалой, зыбкой от тика, Время сумрака шерстку прядет. Гостем незваным Бог не придет. 1988 Последние стихи года Скоро ль закончится этот декабрь, Этот бессердый год, Кротко пляшущий danse macabre, Кровью заливши рот? На диске подпрыгивает игла, Все уменьшается круг — Так сходит изморозь со стекла, Так линии сходят с рук. Так входит хлеб вовнутрь зерна, Так входят в лампу лучи… И не то что музыка – тишина Уже не слышна в ночи. 1988 Стихи и хоры 1989–1998 I Three times the same 1 Меркнет облик тщедушныя жизни — Вмиг кончается, как ни начнись, Златогрубыми в зрительной линзе Волосками парчовых ночниц. 2 Чуть помыслишь в пере изготовить Насекомого шороха рой — Вмиг спирально вкружается овидь Запятой в темно-радужный слой. 3 Не успевший довоплотиться, Треугольником ртутных лучей Мир вонзается – мертвая птица — В роговые воротца очей. 27–28.VII, 1989 |
