Календарная баллада Когда зеленых раковинок нить, Дрожа, в волне взвивается древесной, Вы не спешите сердце единить Со влагою светящейся небесной. И воздуха взволнованный шатер В свои жемчужные не пустит сети, Пока не вспомню, выспрень и хитер, О вашем бедном Юрьеве, поэте. О скоро уже! Скоро из ворот Деревья обесточенные выдут, Полуослепши за утёкший год, Чтобы труху из глаз зеленых выдуть; Полуоглохши, – недомолвный шум Из раковин повытряхнуть, как дети… И вспомню я все, что прийдет на ум О вашем бедном Юрьеве, поэте, Несведующие скажут: жизнь ушла, И голоса волною – не исполнить… Причем весна? – в ее колокола Звони-звони, но ничего не вспомнить… – Но щекот их зеленых язычков Один-единственный на Божьем свете Звенит из-под наушничков-очков О вашем бедном Юрьеве – поэте. посылка Я знаю, Муза, – замыслы смешны С травой пролезть сквозь мякнущие нети. Но, кажется, и Вы видали сны О Вашем бедном Юрьеве, поэте. Февраль 1984 Вариация Эх, и вжался ж заржавленный якорь — Не проглянешь сквозь вязкую муть. И взошли камнесечец и пахарь На лодейную зыбкую грудь. Передрогнул корабль и замер, Переставились жёрлы вовне, Место намертво кормчее занял Человек на двухногом коне. И глазницами, полными глума, Он за солнцем следит стороной, Слыша никнущий шепот из трюма, Слыша медленный скрежет цепной. Крикнет птица: уходим, уходим… Ветер мачтой чуть скрипнет златой… …Что ж искорчился кормчий Господен Под раздвоенной мертвой пятой? Март 1984 Вариация вторая А город на кораблях стоит, В мачтовых рощах ветер сопит, Цепи напружены, но уж прости — Нам никак не уйти. Здесь встал каждый корабль один, Сбоку притиснутый линьей льдин, Всё шевелящейся, и его шевеля… — Но со второго боку – земля. Господи, если б знали все вы, Как сильно держит десница Невы, Как машина где-то внизу дребезжит, Как почва быстро дрожит, Как Васильевский и Петербургский – в дыму, А Елагин – вздул парусами тьму… …Третий век прощаются под картавый свисток Северо-запад и Юго-восток. Ну так и знайте ж: давным-давно Смели б если – ушли мы, но Стоят мертвецы под днищем, на дне, И – их не бросить мне. Март 1984 «Оборочусь я чуть – и тьмы неравномерной…»
Оборочусь я чуть – и тьмы неравномерной Разверзнется передо мной шатер. Вовнутрь я вшагну, и тихий отсвет серный Всех звездных волн да туч совьется в луч неверный, Тот черноту пронзит – столь черен и остер. Столь пóлны черноты полунощны запасы… Столь далеко у изощренья мол блеснул: На реберках песка, на полосах террасы, На волнах лезвийных свою я тень спугнул. И сверху тени камыша расшевелились, Чернее всех чернот на несколько долей, Огни какие-то, снижаясь, раздвоились И канули в закраину морей. И море лезвием кружным кроило воздух Под ящерками звезд, юлящими слегка, И рыбы, встав на хвост, в полужемчужных гроздах Стеснились поглядеть на грозды-облака, Которые вверху, как мышцы, коченели. И комната земли без-окон-без-дверей Съезжала, чуть шумя, с растерзанной постели К звезде закраинной – всей тяжестью своей. …ха, память не нужна! Что проку от былого (Как ни юродствуй, на воду не дуй) Зудить-вызуживать? Оно не даст ни слова. Какие-то шаги… случайных черт полова… И в звуке костяном безлицый поцелуй — Все, что умеет знать оно. Апрель 1984 «Небосклон полу́ночи – в облачных изъянах…» Небосклон полу́ночи – в облачных изъянах. В треугольничках речных ржáвеет вода. Птицы спят в своих корзинах, в черных, в деревянных, И во сне клокочут, шепчут – тише, господа. Нет, ни звука не раздастся на ночной ограде. Шпиц нечищенный, косой брезжит в небеса… Нет, но что же это там, в проволочном саде? Боже, кто идет сюда? тише: голоса. Апрель 1984 Два стихотворения 1 Я завтрашнюю ночь не жду, Я крашенную ночь не жажду, Сгоревшей памяти дуду Одену в черную одежду. Гуди-гуди, просторный звук, Сгоревшие огни качая… Я жизнь жил, как между рук Трава росла не замечая; Я жизнь жил – и ни огня, А близящееся все – известно… Там, за спиною у меня Свеченье – мёртво и прелестно; Там, сквозь зазубрины травы Звук ломится, зажмуря очи… Да что б там ни сказали вы, – Хоть черно здесь – но нет здесь ночи. |
