«Золотого кислорода…» Золотого кислорода Кругло-черная тюрьма: — Только небо здесь природа Да немногие дома, Да немногие деревья, Да немногая река, Да мякнущие у изголовья Исаакья Облака. Ветры с пикою златою Скачущие наверху, Все пропахшие кислотою, В безрукавках на меху — Бьют в решетчатые сени: – Раскрывайте-ко острог! Речь о свете и спасеньи, И с того не меньше страх! Как раскроются ворота, Она выглянет, сочась: – Да, конечно же, я – природа, Но не здесь и не сейчас. 1985 «…черно-морской, горько-уханный…» …черно-морской, горько-уханный, А не сладимый тлен земной Влек трехударный шум слиянный Из моря в шерстке искряной. Свод неба был – слеза и рана, А люди в низкой темноте Тащили, выпятив, катрана С турецким ртом на животе. Сколько же памяти бессвязной В соединеньи дыма тьмы С звездой в костре, сырой и грязной, Которую не видим мы. И столь же праха неслиянно По выцветшей кружит черте У неба, вьющегося рьяно В турецкий рот на животе. 1985 Вот света колкие затылки Вот света колкие затылки Скакнули накось от луны, Вот стали снежные бутылки с деревьями – Освещены; Вот выснеженная аллея (Что, смутно-глубоко белея, Во сне тяжелом замерла) Вздохнула, руку отвела… И свет, сходящий с лестниц черных В объятий этих сонных неть, Три клиновидных, золоченых, Три силуэта смог иметь; И три светящихся каркаса Златое пенистое мясо, Как самородное стекло, В мгновенье ока облекло. И с выгнувшегося полукруга Незамерзающих небес Сквозь три напруженные лука Прорвался выстрел – и исчез. 1985 «Свет змеится в тусклых зданьях…» Свет змеится в тусклых зданьях, Как наброшенная сеть; В тучах, в красных изваяньях, Нет решимости висеть: Есть хотенье мшистым пахом Притесниться к дну земли, Дабы все – единым взмахом — Дерева зеленым прахом Недвижимо помели; Чтоб – в мурашках от касанья изнутри светясь, – Земля потемнела, Без сознанья Гладким телом шевеля. 1985 Г. С. К
Земля есть мозг, а небо череп, А между ними воздух тьмы, А луч вовне стремится, через Ее горящие холмы. Так человек в тупом задоре, Как мысль, рожденная в земле, Кружи́тся в маленьком зазоре — В огне, куренье и золе. Как искра, как слепая птица Колотится да вьется, знай, Не зная: в землю ль воротиться Иль выйти речью в Божий край. Игла из лучевого стога, Теперь он раб чужой борьбы, — Он, гражданин себя и Бога, В горящем воздухе судьбы. 1985 «Всходит дым, точно остров стеклянный…» Всходит дым, точно остров стеклянный, В полупризрачных ветках звеня, И скользит еле слышный и пряный, И томительный запах огня. Я, как тьму полукрылую – слово! — Полюбил эту вещную мглу, Где отрывисто… криво… лилово… Смотрят звезды под рощи полу. (– Полуплотные нити свеченья По стеклистым волокнам текли, И по тайным лекалам теченья Огибали их лип корабли —) Вот как, жизнь?.. ты напиток любовный?.. (Для себя тебя кто ж уберег?) Свет скользящий? И огнь двукровный? И золы краснорукой зверек? 1986 Второе подражание псалму Человек – это колодезный ворот, накручивающий на себя свою цепь. Уж такая хорошая мне далась душа, Чтоб сквозь щелочки говорить со светом И, разъеденным воздухом чуть дыша, Глухо вздрагивать панцирьком нагретым. Но, Господи, в этот светлый час Раскрывающихся полночных створок Стала Тьма Твоя как стеклянный газ, Как стоящий снег, как парящий порох. Я сердечный мускул Твоей ночи. Мне не выпутаться из кровеносной сети, Потому что я не был нигде на свете, Кроме тьмы и сверкающей в ней свечи. Ведь такая душа только там сильна — В этом свернутом, влажном, слепом, соленом, Потому что выковырянная, она Как простой слизняк на ноже каленом. То, что знаю, – пора уж! – и Ты узнай: Я боюсь оказаться в уже дребезжащем варе… Вот, другую – прошу я – стеклянную душу дай, Рассыпающуюся при ударе… 1986 |
