Он вырос на Светлом, и в свои двадцать восемь был одним из лучших проводников. Считалось, что Элан приносит городским удачу, и его услуги дорого ценились. С четырнадцати лет он ходил с приезжими в лес, умел делать скрадки и ставить привады, мог подражать крику любого зверя: брачному зову самки, мяуканью и писку голодных детенышей, грозному реву бурого волка – этим ревом, бывало, Элан отпугивал лезущих к биваку настырных шакальих корольков. Как никто другой, он умел скрадывать чуткую айтраву, грозу приозерных лесов, и в охоте на леопарда ему не было равных.

Элана уважительно называли тигреро – охотником на диких кошек. Окончив в Заозерске колледж, он отмахнулся от прелестей городской жизни и остался на Светлом. Профессиональный охотник, лесной дух, предпочитавший женскому обществу ружье и Кота; местные поселковые девушки его не интересовали, а связываться с приезжими он считал ниже своего достоинства.

А однажды кто-то из городских, большая шишка в рекламном мире, предложил Элану работу на видео. Мать была против, однако отец настоял, что надо попробовать.

– Ты хорошо смотришься с охотничьим ружьем, – сказал он, – и будешь неплохо выглядеть с той дрянью, которую велят рекламировать. Потрешься среди людей, заработаешь денег; может, женишься наконец. А придется не по нутру – вернешься назад.

И вот он возвратился. Проработав на видео без малого год, познав деньги, славу и обожание поклонниц; потеряв самое дорогое, что успел обрести, – Кэтрин.

Теперь у него остался родительский дом, озеро Светлое, прежняя работа проводника, которая уже была не в радость. И еще оставался Кот.

Озеро поблескивало холодными вспышками. Элан поднес руки ко рту и издал протяжный тоскливый крик. Этот крик полетел над водой, поднимаясь на щемящих высоких нотах, затих было – и вернулся с окутанного туманом холма. Кот отозвался. Элан запустил мотор, дал малый ход и повел катер к берегу, оставляя поселок далеко слева.

Когда катер ткнулся в песок и тигреро спрыгнул в мелкую воду, раздался новый крик: на этот раз близкий, радостный. Дрогнула ветка в зарослях, и на полоску песчаного пляжа вышел Кот – будто пролился поток золотистого света.

Он был огромен. Желтый, усеянный коричневыми розетками, пушистый, как настоящий домашний котофей. На груди белела манишка, уши на громадной голове казались смехотворно маленькими, а ударом лапы он мог переломить хребет оленю. Овеянный легендами, герой охотничьих рассказов и детских страшилок Кот. Матери в Отрадном – особенно из тех, кто приехал недавно, – боялись его до дрожи, пугали им детей и подначивали мужчин пристрелить чудовище.

Однажды, лет десять назад, когда всем поселком справляли рождение у Словцов третьего сына, среди рассевшихся у костра охотников зашел разговор о Коте.

– Городским его в жисть не взять – он их чует за километр, стороной обходит.

– Так и наши-то – что? Уж пять лет шастает, а ты только следы и видел.

– Да я молодой, он молодежь не любит. Кого из дедов, может, подпустил бы на выстрел, по старой памяти.

– Эй, Медь, возьмешься добыть Кота? Вон Плутень тебе подсобит: Кот его за своего признает.

Охотники усмехались, но молодой тигреро почуял, что над зверем нависла угроза. Еще две-три подобные беседы у костра – и мужики всерьез вознамерятся добыть чудо кошачьей природы. Он поднялся на ноги, бросил в костер охапку сучьев. К ночному небу взлетели искры, метнулось пламя.

– Вот что, соседи. – Элан обвел взглядом обратившиеся к нему лица. – В свое время я с Котом ел из одной миски, спал на одной постели. И многие из вас котенком держали его на руках. Так вот мой нож, – он коснулся ладонью ножен, – а там, – указал в направлении отцовского дома, – мое ружье. И если у кого-нибудь появится шкура Кота, я пристрелю того удальца, как бешеную собаку.

Кто-то захохотал, кто-то выбранился, однако в поселке знали, что с молодым Ибисом шутки плохи. Его угрозу запомнили. И все же нет-нет да и заходила меж стариками речь о том, что диковинный зверь, глядишь, дался бы в руки. Городские готовы платить сумасшедшие деньги, лишь бы увидеть хоть след его лапы. Если б только младший Ибис не крутился в поселке, а то неровен час…

Когда Элану исполнилось пять лет, Кот был ростом с обычного мурлыку, и маленький хозяин таскал его на руках, как игрушку. Кот вымахал размером с полицейскую собаку, когда хозяину стукнуло десять.

Веселый и добродушный, он все же хватил лапой Терезу, младшую сестренку Элана, когда озорница ткнула прутом в его чувствительный розовый нос. От когтей остались глубокие раны, и Терезу едва спасли.

Вечером отец снял со стены одно из ружей – легкую двустволку, неважную, нелюбимую. Дослал патрон, взял виновника за шкирку – а тот уже доставал ему до пояса – и вывел со двора. Кот стоял смирно, понурив голову, подрагивая кончиком хвоста. Ян Ибис вскинул ружье. Зверь поднял желтую, в коричневых пятнах морду и издал тихое «муррр» – словно просил прощения. И откуда-то выметнулся тринадцатилетний Элан, пал возле Кота на колени, обхватил за шею.

– Не стреляй!

– Он чуть не задрал ребенка. Отойди.

– Не уйду, – объявил Элан. – Хочешь – стреляй в меня.

И было у него в лице что-то такое, отчего отец сдался, закинул ружье за спину.

– Ладно, сын. Но ты сделаешь так, что его здесь не будет.

Элан увел друга в лес.

Кошки быстро дичают, но Кот дичать не желал. Он снова и снова возвращался в поселок, и раз за разом мальчишка уводил его обратно, а мать провожала их взглядом плачущих глаз. Она приехала на Светлое озеро с младенцем на руках и с крошечным котенком в корзине – и вот что выросло из них обоих.

Осенью, когда начались занятия в колледже, Элан отказался ехать в город:

– Кот вернется, и его убьют.

Это продолжалось год. Кот возвращался все реже, все более осторожный. Он помнил старожилов, которые когда-то забавлялись с живой игрушкой, и не отказывался принять ласку смелых рук, а порой сам терся мордой и мурлыкал. Затем он перестал наведываться в Отрадный, и Элан сам дни напролет пропадал в лесу. Мать шепотом причитала, отец хмуро помалкивал, а в доме завели простую кошку.

В конце концов зверь начал решительно избегать людей и превратился в заветную дичь. Однако угроза тигреро не забылась, и Кот жил под ее зыбкой охраной вот уже десять лет.

– Котяра… Котище… Все растешь, братец?

Кот терся щекой о плечо человека, жмурил желто-зеленые глаза. Элан почесывал его за ухом, обнимал пушистую шею. Желтый зверь, точно пятно солнечного света в пасмурный день. Сидя на земле, он мог положить морду хозяину на плечо.

– Зверюга… В кого ты такой уродился, огромный? А? Вот скажи мне, скажи.

Кот блаженствовал, громко урча. Гость с какой-то чужой планеты. Откуда он взялся, Бог весть. Мать рассказывала – подарили, а был он тогда, как все котята.

Внезапно Кот насторожился, вскинул голову, поставил уши. Беспокойно переступил лапами – и скользнул в заросли, растворился в них.

Элан столько рассказывал Кэтрин о своем названом брате, мечтал, чтобы они встретились, возил жену на Светлое озеро – но Кот не соизволил к ней выйти. А Кэтрин уже нет… Не сберег; свою первую, единственную женщину – не уберег от смерти. Без нее будто померкло солнце, и мир окутался горькой сизой дымкой. Сейчас, спустя два месяца после ее гибели, пронзительная боль начала притупляться, но медленно – Боже, как медленно…

Тигреро оттолкнул катер от берега, прошлепал по мелкой воде и шагнул через борт. Суденышко покачнулось и начало разворачиваться.

И вдруг – человеческий крик, выстрел, жалобный вопль. Второй выстрел. Сердце оборвалось. Он выскочил из катера, вломился в прибрежные заросли. Летел как на крыльях, прикрывая лицо от хлещущих веток, и знал, что бежать уже поздно.

Кот лежал на прогалине – потускневший, словно заблудившееся солнце умерло от тоски по небу. Рядом были охотники: один стоял с ружьем в руках, другой сидел на земле, потирая светловолосую голову. Его ружье валялось в стороне. Городские; те, что прибыли сегодня утром. Старый Медь, с двуствольным экспрессом в руках, растерянно топтался поодаль. Это его выстрел грохнул вторым.