– Наша служба бесплатная. – Она улыбнулась. – Берегите его – он же такой маленький! Всего хорошего.
– До свидания.
Я подождал, пока они взлетят, затем отнес Хрюнделя в машину. Быть нам битыми еще не раз. Однако время ехать дальше.
Шоссе проходило метрах в трехстах от озера, и от него к дому вела аллея, засыпанная плотным слоем хвои и прелых листьев. Я проехал под раскидистыми кронами сосен, мимо высаженных вдоль аллеи декоративных кустов, и остановился на берегу озера. У своего дома.
Синяя гладь безмятежной воды. Пустынно – ни лодки, ни катера. Тихо. Одноэтажное строение с мансардой, некогда лимонно-желтое, поблекшее от времени и погоды. Закрытые ставни, по которым ползут, по-хозяйски цепляясь, обнаглевшие сорняки. Трава по пояс, редкие головки полузадушенных цветов. Цветы давным-давно сажала мать – и вот растут до сих пор…
Я вылез из машины, обошел дом кругом. С виду все цело.
Поднялся я на крыльцо, достал ключ-карту, сунул в щель. Дом подумал и впустил: дверь отворилась, внутри зажегся тусклый дежурный свет. Я вошел.
И шарахнулся назад, как от броска змеи – дом шуганул меня, плеснув в лицо едучей смесью холода и страха. Не входить!
Я зацепился за косяк, перевел дух. Затем тихо скользнул в прихожую, прижимаясь спиной к стене. Необъяснимый страх потек навстречу, окутал клейким саваном, захолодил кожу. Я постоял, привыкая. Ну, мы еще посмотрим, кто тут хозяин.
Из прихожей я перебрался в гостиную. Какая тесная. Мне она помнилась огромной, хоть в космодром играй. Впрочем, я сам был куда мельче, чем сейчас. С закрытыми ставнями, при мерклом свете, гостиная казалась неприятной. Коробка? Камера? Пожалуй, да.
Я прокрался в столовую. Бросил взгляд на буфет с посудой – на стеклянных дверцах алмазная резьба, матери нравилось; осмотрел продавленный диван – помнится, на нем я радостно скакал и кувыркался, когда мать не видела… Напольный светильник в углу. Толстый штырь с плафонами в виде раковин – из шести сохранились два – и широкая подставка из красной яшмы. Тот самый светильник, которым размозжили голову моему отцу. Что бы ни твердила тетка, отцом мне был Александр Клэренс, а вовсе не Ленвар – промелькнувшая звезда.
Стиснув зубы, я подошел к светильнику, приподнял – тяжелый. Взялся обеими руками, вскинул над плечом, как для удара, – тяжеленный! Да, убийце было сил не занимать.
Хотелось унести проклятый светильник из дома, зарыть в лесу, а лучше – утопить в болоте. Казалось, я различаю на красном, цвета сырого мяса, камне следы крови, а безобидная, в общем-то, яшма злорадно ухмылялась мне в лицо. Камень-убийца.
Впрочем, светильник ни в чем не виноват. Поставив его на место, я направился в детскую. Пусто. Ни игрушек моих, ни вещей – одна мебель. Все добро уехало со мной в интернат и там бесследно растворилось.
Комната бабушки. По стенам развешаны вышитые картины – романтические пейзажи. Изумительная работа; неужто ее сделали бабушкины руки? Мне припомнилось: кусок полотна, на нем стрекочет хитрая вышивальная машинка, трудятся ловкие сухие пальцы…
Спальня родителей. Вышитое покрывало на постели, плотно задернутые шторы, туалетный столик с зеркалом – пустой и запорошенный пылью, а зеркало завешено черным платком. Я сдернул этот платок, протер им пыль и уставился в зеркало, как будто оно могло показать мне родителей. Однако в равнодушном стекле отражался только я сам, встрепанный и с настороженным взглядом воришки, который шурует в чужом доме.
Я отвернулся.
Ну, что тут еще? Экран видео, полочки с безделушками, ваза с росписью по эмали – мамина любимая; но Марион почему-то ее себе не взяла.
А вот и самая дорогая вещь в доме. Платяной шкаф – из какого-то ценного дерева, с резьбой на дверцах и янтарными вставками. Помню, в детстве я подолгу рассматривал эти узоры, тайком пытался выковырнуть янтарь – хоть бы самый малый осколочек… Мать запрещала мне лазать внутрь, и я воображал, что в шкафу спрятаны сокровища космических пиратов. Порой в шкаф удавалось заглянуть, но сокровища скрывались под одеждой, и я их так и не отыскал.
Вспоминая это, я хотел улыбнуться, но лишь скривился, как от боли. Потрогал теплый янтарь, осторожно потянул дверцу. И опять отскочил, как на пороге прихожей – из открывшейся щели плеснуло ледяным страхом. Вот же черт…
Я распахнул шкаф рывком.
Одежда, обувь, мамины вещички – сумки, коробки, сложенный веер, карнавальная маска. Две нижние полки с левой стороны пусты. Почему? Хотя у тетушки Марион сестриными вещами заняты как раз две такие же полки. Наверное, она попросила Кристи привезти ей сувениры на память, и он, не затрудняясь выбором, прихватил то, на что упал первый взгляд.
И все-таки странно. Шериф – здоровенный мужичина, я бы на его месте орудовал поверху, а он забрал вещи снизу. Я присел на корточки, заглянул в пустоту. Ни-че-го.
Тетка стращала: кровь повсюду. И в помине нет. Где произошло убийство? Я осмотрел стены и пол. Здесь. Тщательно замыто, но я отыскал. В простенке между окон, под икебаной из искусственных цветов, остались едва заметные следы. Икебана свалилась тогда, упала на мать. Вот пятнышко на лепестке, а вот другое. Это – давняя засохшая кровь. Цветы тогда лежали, как надгробный венок. Меня пробрала дрожь. Я вспомнил, вспомнил! Мама!..
Опустился на колени. Вот тут она лежала – бесформенный ком у стены, а над ней красное размазанное пятно. Мертвая мама. Теплая, точно живая. Мамочка, милая! Вставай, ну пожалуйста, мама, я люблю тебя, поднимайся… Мне стало плохо. Я, шестилетний, стоял на коленях над мертвым телом и, захлебываясь от ужаса, рыдал и вопил. А потом бросился вон, и там был отец, Александр Клэренс; он лежал в гостиной, а из головы торчал круг красной яшмы, и на ковре валялись осколки плафонов. И бабушка, упавшая на пороге, и я мчусь по дорожке – прочь от дома, прочь, как можно дальше…
Я поднялся на ноги. В глазах темно, тошнит. Пришлось опереться о стену.
Почему я не разглядел того, кто их убил? Ведь я был в доме, видел его тогда – почему память бросила мне самые страшные образы, но скрыла убийцу? Он был большой, сильный – орудовал тяжеленным светильником, будто палкой. Зачем тетка меня пожалела, не позволив восстановить память? Я хочу знать.
Начнем сначала. Я уселся на корточках у стены, сосредоточился. Вот я – маленький, в родительской спальне. Что делаю? Озорую, наверное. Вот, вот оно – возвращается, накатывает. Я – маленький. Шкодливый бесенок, тайком пробрался и… Распахивается дверь, вбегает кто-то огромный, страшный… А-а-а! Удар, боль и темнота.
Я очнулся на полу. Во рту поганый вкус, в горле стоит тошнотный ком. Лица убийцы я не рассмотрел.
Отдышался, отер со лба холодный пот. Ну что ж, попробуем еще раз. Я – маленький. Озорую, пытаюсь отыскать сокровища в запретном шкафу. Только бы меня не застукали. Мать ух как всыплет – она строгая. Ой, попался! Дверь грохнула, распахнувшись, и в комнату кто-то ворвался – чужой, громадный, жуткий. Вижу вытаращенные глаза, разинутый рот…
Р-р-р, вз-зз-зз… Что такое?! Проскрежетали по нервам поднявшиеся ставни, распахнулась дверь – и ввалился кто-то чужой, огромный…
– У-убью!! – заорал я, хватаясь за столик с зеркалом и запуская его в пришельца.
Нет: я сперва заорал, а уж после схватился. Что мужика и спасло – он метнулся назад, а столик врезался в дверную коробку и рухнул вниз, брызнуло осколками зеркало.
Грохот привел меня в чувство. Я поднялся на ноги.
– Какого черта?
– Это ты какого? – Юлькин секьюрити с опаской выглянул и затем явился на пороге. Попинал раскуроченный столик, протянул с уважением: – Силен, бродяга.
За его спиной показался второй телохранитель.
– Чего тут? Кто резвится?
– Мальчики! Что там такое? – Это уже Юлька, откуда-то издалека. – Эй, разойдитесь. – Она растолкала парней, возникла в дверном проеме. – Господи! – всплеснула руками. – Лен, я не хочу прямо сказать, что вы спятили, но где-то около того.
– Я делом занимался. А вы толпой ввалились и все испортили. Я пытался вспомнить убийцу, и почти удалось. Зачем за мной шпионите?
