Метрах в двухстах от шалаша он отыскал верный след. Отпечаток ботинка хорошо сохранился на сырой земле, хотя было ему дня два или даже три: лесной паучок успел сплести кружевце паутины, в которое насыпалась какая-то труха. Элан прошел с километр и окончательно уверился, что следы идут от тех самых гор, которые он видел с дерева.
Вернувшись на обжитую поляну, тигреро затоптал тлеющие головни, закинул за спину рюкзак и двинулся к горам.
Что с ним стряслось? Элана все больше тревожил подозрительный провал в памяти. Должно было произойти нечто ужасное, чтобы мозг вот так постарался все забыть. Однако внутреннее чутье говорит: и версаны, и Лена с Борисом живы; а что еще могло случиться? Или чутье ошибается?
Есть другая возможность: у издерганного тигреро поехала крыша, и он себя не помня сбежал от группы. Пустился наутек – на автопилоте, как заправский псих; не забыл рюкзак и озаботился харчами. Долго драпал через лес, затем присмотрел уютную поляну с родником и осел на трое суток. После чего пришел в себя, продрал глаза и с невинным удивлением озирается: куда это меня занесло? Позорище какое. Элан злобно хватил ребром ладони по подгнившему стволу; деревце со стоном завалилось, ломая хрусткие ветки. Черт знает что.
Он угрюмо шагал через лес, делая поправку на катящееся по небу солнце, и временами с мрачным удовлетворением натыкался на собственные следы. Вот что значит псих: как по ниточке бежал, ровнехонько, любо-дорого смотреть. Тьфу, будь оно все неладно!
Он еще раз слазил на дерево и окинул взглядом округу: горы заметно приблизились. Спустился наземь, а внутри шевелилось тошнотное предчувствие. Скоро станет известно нечто такое, чего лучше бы вовек не знать. Элан прибавил шагу. Нечего тянуть, что бы его там ни ждало.
Глубоко озадаченный, он остановился на краю сыроватой поляны с мелкими кустиками и белыми цветами. Здесь ясно отпечатались его следы – но что за диковинные следы это были! Элан едва верил собственным глазам, не в силах представить, чтобы на самом деле произошло то, о чем рассказывала земля. Три дня назад он добежал до поляны – и тут повалился наземь и стал биться, как в припадке, молотить кулаками, царапать землю, драть с корнем несчастные кустики. Что за буйное помешательство?
Он двинулся дальше. Одно утешает – этого безобразия никто не видел.
Зато они видели нечто иное, внезапно уверился Элан; и можно ручаться, это было похуже.
Что он натворил, о чем предпочел забыть? И сам сбежал или его прогнали? Стиснув зубы, он шагал через лес, пока впереди не замелькало меж стволов синее небо и не показался луг, на краю которого белел Пятнадцатый Приют.
Внезапно ощутив, что устал как собака, Элан дотащился до крыльца. Дверь была заперта, дом законсервирован – отсюда давно ушли. Приют был тих и безмятежен, ни следа того бешенства, которое от него ожидали. Отбушевал и затих? Как-никак, минуло трое суток. Быть может, тигреро отколол номер на рассвете, когда Приют уже взбесился, и тогда у него есть хоть какое-то оправдание?
Надо поискать следы; глядишь, что-нибудь прояснится.
Он открыл дверь своим ключом – счастье, что не посеял в лесу – вошел, нажал кнопку на щитке. Вспыхнул свет в коридорах, зашелестела вентиляция. В доме еще чувствовался запах Тамариной смерти. Элан с надеждой поглядел на столик с передатчиком. Увы – на этот раз никакой записки. Видать, недостоин. Заглянул в свою комнату, третью от холла. И здесь ничего. Он сунулся в комнату Мишель – и увидел листок на столе.
«Элан, есть вещи непростительные и не оправданные ничем, даже всем этим ужасом на Изабелле. К сожалению, не могу сказать вам ничего иного. Похоже, Майк все-таки прав, и демон есть демон.
М.В.»
Потрясенный, он осел на постель. Что он натворил? Неужто обидел Мишель? Ту, которую безмолвно любил столько времени – целую вечность, проведенную в плену Изабеллы. Мишель, к которой не смел подступиться, потому что боялся за нее. Чистую, прекрасную Мишель, которая только-только сама к нему потянулась – неужели он умудрился одним махом погубить едва успевшую зародиться привязанность?
Итак, тигреро, в чем ты провинился?
Он вернулся в свою комнату. Вот ясный след – примятая постель. Элан повалился на нее, а Мишель сидела рядом и плакала, и гладила его по плечам и спине. А дальше – пустота, провал, скрывающий его преступление. К счастью, нет следов борьбы: по крайней мере, он не накинулся на версану, думая ее изнасиловать. Но это вечером; а на рассвете, когда взбесился Приют? Нет, раньше. Если память дает сбой именно на этой минуте, значит, что-то произошло сразу после Тамариной смерти.
Элан спустился с крыльца. Солнце садилось, исходило золотистым светом – совсем как в тот вечер, когда они пришли на Приют вшестером, вместе с Тамарой. Он осмотрел засеянную культурной травой площадку перед домом, особое внимание уделил костру; земля ничего не рассказывала. Может, тигреро всего лишь наговорил чего-нибудь эдакого? Разорался и в горячке оскорбил Мишель… Хотя с чего бы ему распускать горло? Элан помнил: лежал на постели чуть живой, даже не было сил поймать ласковые пальцы версаны и прижать их к губам.
Он завернул за угол, наткнулся взглядом на свежую могилу. Похоже, ее рыл не поднаторевший в ремесле гробокопателя Майк, а неумелый Борис: ни аккуратных прямоугольников срезанного дерна, ни ровных линий углаженного холмика. Элан сорвал несколько растущих здесь алых колокольцев и положил в изголовье. Скорбно постоял рядом, шепнул:
– Прости.
Взгляд убежал дальше, к задней стене дома. Вот оно! Элан приблизился, разглядывая истоптанную и местами взрытую землю. Кое-где трава уже поднялась, оправилась после схватки. Да, здесь именно дрались: только тигреро и версан, сцепившись, способны так изуродовать невинный лужок. Что не поделили два приятеля?
Элан рассматривал следы. Вот камень, к которому присохла пара черных волосков: Майк приложился головой. Удачно попал – голову не расшиб, лишь ссадил кожу. Вот раздавленные стебли и листья – кто-то проехался коленом. А вот клок выдранных светлых волос. Ай да версан, друг разлюбезный. Старался, видать, от души. А это что? Обрывок зеленой материи. Кусок воротничка от писателькиной блузки. Понимай так: сперва набросились на Лену, порвали ей одежду, а уже потом Майк схватился с Эланом. И судя по записке Мишель, кинулся на писательку не кто иной, как тигреро. Занятно.
Передвигаясь по лужку, он обнаружил новые улики: застежку от куртки версана, сломанную Ленину заколку и странную вмятину, где среди стеблей травы золотились длинные писателькины волосы. Элан невольно пересчитал их: шесть штук. Иными словами, он бил Лену головой о землю.
Ну и дела.
Ему ничего не стоило размозжить ей череп или переломать нежные косточки, но судя по всему, писателька ушла с Приюта на своих ногах. Получается, Элан худо-бедно владел собой и не желал ее убивать. Однако Лена довела его до неистовства, раз он потерял всякий стыд и набросился на беззащитную девушку. Так что она сделала, черт побери? За что он ее?
Он стоял на том самом месте, где три ночи назад расправлялся с писателькой. И вдруг вспомнил – и ощутил ту же ненависть, что тогда. И ту же ярость, и то же отчаяние. «Говори!» – кричал он Лене в лицо, едва различая в темноте ее черты, а писателька прошипела в ответ что-то убийственное, невозможное, но он поверил и пришел в ужас, и не мог понять одного – почему она молчала раньше. «Почему ты не сказала?! Почему?!» Не было этой дряни прощения, но тигреро не мог ее убить и только швырнул наземь, и тряс за плечи, а она билась головой о землю и истошно вопила.
А потом примчался Майк, и все завертелось в стремительной схватке, в которой Элан одержал верх. Но он одолел версана не силой и ловкостью, а потому, что демон. Перед глазами встало разбитое лицо Майка, его остекленелые глаза и неловкие замедленные движения, когда он вслед за тигреро вышел на освещенную фонарями площадку. А там их встретила Мишель, и ее негодование стало последней каплей. В голове у Элана помутилось, он кинулся в дом, похватал каких-то припасов, бросил в рюкзак и ринулся в лес, черной стеной стоявший за лугом.
