– Всё? – вполголоса вымолвила Мишель.

– Нет, – хрипло откликнулся Майк, и снова настала тишина.

– Кто развел костер? – вдруг спросил Элан.

– Борис, – ответила Лена дрогнувшим голосом.

– Я запретил ей баловаться с огнем… Кто научил швырнуть в костер порошки? Сидеть! – рявкнул тигреро, уловив движение Лены, и сам вскочил на ноги. – Кто? – По тускло светящемуся пеплу, по догорающим угольям, он шагнул к писательке.

Она испуганно вцепилась в свои толстые косы.

Тигреро поставил ее на ноги.

– Ну?

– Я не… ну, сказала… – залепетала Лена. – Ну и что? Я же не знала!

– Чего не знала?

– Что так кончится. Пустите, – пискнула она жалостно. – Элан, я не хотела… чтобы так…

– А как хотела? Говори! – Он тряхнул ее; косы мотнулись длинными змеями.

– Эл, ты рехнулся, – подал голос Майк. – Отстань.

– Пустите! – завизжала Лена. – Не знаю я ничего! Ма-а-айк!!!

Версан сзади взял Элана за локти.

– Что ты устраиваешь? Привязался к пигалице! Отпусти.

Тигреро ослабил хватку, писателька рванулась и отскочила.

– Все из-за меня, да?! – выкрикнула она. – Так, да?! – Лена пустилась бежать прочь, исчезла в темноте, скоро стих и топоток легких ног.

– Если я еще раз увижу такое свинство… – начал Майк.

– Ей что-то известно, – возразил Элан.

– Знаешь что, родной… Я ведь не спрашиваю: отчего ты не удосужился сказать мне, чтобы Тамару не подпускать к огню? Молчишь? Вот и не цепляйся к Лене. – Майк помолчал и сдержанно, как о чем-то обыденном, напомнил: – Ты обещал колдовать.

Элан опустился на бревно. К нему подсела Мишель, накрыла руку теплыми пальцами. Он долго созерцал ее поблескивающий перстень. Талисман; залог любви и верности. Элан перевел взгляд на дышащие жаром угли. Почему не сказал Майку? Уж версан бы проследил, чтоб никаких костров… Но тигреро был уверен, что простой огонь Тамаре ничем не грозит.

Он встряхнулся, с сожалением высвободил руку из-под пальцев Мишель.

– Пойдете прощаться с Тамарой?

Она кивнула и поднялась. Майк стоял неподвижно возле играющих красным углей.

– Мишель, идите в дом, – велел он.

Девушка ушла. Элан ждал продолжения, тоскливо догадываясь, о чем версан будет просить.

– Послушай, демон. Я отдал тебе полжизни, когда лечил. Если отдам остальное, сможешь сделать, чтобы она жила?

– Нет.

– Тогда колдуй.

– Иди-ка тоже в дом. Подождешь в холле.

Версан дошел до крыльца, уселся на ступеньках. Элан смотрел в костер; свет углей как будто стекал красными каплями, и не было сил не то что колдовать – не было сил жить. Он потянулся, поддел уголек с дрожащим огненным глазом. Бросил на ладонь и сжал пальцы.

Боль привела в чувство; он выбросил уголек, поднялся. Глянул на звезды – крупные, яркие. Студеная ночь обняла его, обласкала, оживила прикосновением прохладных губ. Внутри зародилась дрожь, которая переродилась в напряжение огромной сжатой пружины – и тогда Элан сорвался с места и бросился к дому. Взлетел на крыльцо, махнул вскочившему Майку – иди, мол – и кинулся к Тамариной комнате. У двери притормозил и вошел тихо, как положено входить к умирающим.

Испуганно вскинулся Борис:

– Ты чего?!

Элан на миг увидел свое отражение в настенном зеркале: взгляд безумный, лицо кривится. Следом вошел Майк, и художник бросился к версану:

– Что такое?

Элан встал возле Тамары, в изголовье. Сосредоточился на лице колдуньи. Мир вокруг посерел, затуманился, и осталось только лицо, алым пятном покачивающееся перед глазами. Как из-под земли, донесся голос Майка, и что-то говорил Борис, а тигреро потихоньку отпускал незримую пружину внутри, и Тамара вдруг очнулась, приоткрыла блестящие щелки глаз. Элан видел один этот блеск на фоне колеблющейся алой кляксы, зато ясно услышал голос:

– Эй, братец, да на тебе лица нет. Майк? Чего ради вы все тут скопились?

Она не чувствовала боли и не могла сообразить, что происходит. Элан сосредоточился еще больше. Тамара вспомнила:

– Господи! – Приподняла голову, оглядела накрытое простыней тело. – А хорошо-то как, – заметила она удивленно. – И не больно ничуть. Ой, страшная, наверно. – Колдунья выпростала руку, хотела потрогать лицо, но уставилась на обожженные пальцы: – Вся такая, что ли? Майк, да не смотри же!

Версан и художник ошеломленно молчали. Элан пошатнулся.

– Мишелька, и ты здесь? – Голос Тамары звучал негромко, но чисто. – Сделай милость, выставь эту гвардию вон и подай зеркало… Майк, потом придешь. Бедный ты мой. Мучила тебя, мучила, да еще, как последняя дура, в костер свалилась. Ну, что ты расстроился? Не переживай, хороший мой…

Элан был чуть жив; сжатая пружина внутри грозила вот-вот сорваться. А Борис вообразил, будто Тамара каким-то чудом пошла на поправку.

– Сестрица! – обрадовался он. – Да ты, чудачка, едва дуба не дала. Уж мы собрались тебя хоронить. – Художник принялся объяснять, как они перепугались и в каком она была состоянии, но теперь все образуется, и главное – дождаться яхты…

– Не суетись, – со смешком перебила Тамара. – Помру спокойно – и на том спасибо. Желаю тебе наконец открыть музей; и чтоб картины с Изабеллы висели на почетном месте. Майк, – продолжала она, не слушая брата, – тебе желаю отсюда убраться. Ты замечательный, правда. Мишель… тебе, конечно, тоже вернуться, а больше и не знаю, чего пожелать. Пусть Элан заботится. Ну, ребята, вы тут держитесь, а мне пора, – закончила Тамара бодрым тоном. Охнула – и умерла.

Тигреро отступил к окну. Внутри саднило и тянуло, как будто воображаемая пружина, распрямившись, порвала ему потроха.

Он заставил колдунью попрощаться легко и жизнерадостно; и отпустив ту невидимую пружину, убил мгновенным безболезненным ударом. Никто не засвидетельствует, что Элан помог ей уйти из жизни, как Урсуле, потому что Тамара не хотела и не собиралась умирать. Однако ничего лучшего он не придумал.

Мишель взяла Элана за руку.

– Пойдемте, – версана потянула его за собой.

И он пошел с ней, и последнее, что помнил, – стук закрывшейся двери и летящую в лицо постель, на которую рухнул. А еще – тихий голос Мишель и ее руки, гладившие ему плечи и спину. И еще помнил, что версана плакала над ним и тепловатые капли падали на шею и затылок. А больше – ничего…

…Элан открыл глаза и увидел круг синего неба, иззубренный по краю острыми верхушками деревьев. Верхушки застыли в строгом молчании и казались нарисованными. Кверху подымалась струйка дыма, похожая на лесного джинна, который притомился и размышляет: то ли исчезнуть, то ли остаться здесь до лучших времен.

Элан перекатился на живот и огляделся. На краю поляны стоял выстроенный по всем правилам лесного искусства шалаш, курился на расчищенном пятачке угасающий костер. Что бы это значило? Почему не Приют?

Он поднялся на ноги. Тишина, как будто в солнечный полдень все завалились спать. Элан двинулся к шалашу в надежде, что если он пробудился, то и остальные вот-вот поднимутся. Заглянул внутрь, в зеленый сумрак. Никого. Лишь его рюкзак лежит.

Как его сюда занесло, и где все?

Он сделал круг по поляне, осматривая землю. Наткнулся на родник, но не обнаружил чужих следов. Выходит, он здесь один. Чертовщина какая-то.

Да живы ли они – Майк с Мишель, Борис и Лена? Что-то подсказало: живы. Уже легче.

Он выбрал дерево повыше, взобрался и оглядел окрестности. Кругом лес, на горизонте виднеются горы. Какая сила забросила его в лесную глушь? И где его группа? Сколько ни вглядывался, Элан не мог разглядеть над зеленым морем ни единого дымка.

Надо возвращаться на маршрут. Он спустился с дерева и принялся прочесывать лес в поисках собственных следов. Направление на горы он отметил, но не вредно бы удостовериться, что в самом деле явился сюда с той стороны. Вообще-то шастал вокруг поляны немало: собирал хворост, рубил ножом лапник для шалаша. Сколько же времени здесь провел? Элан поглядел на часы. Одиннадцатое. Хорошо бы теперь вспомнить, какое было число, когда хоронили Тамару. То ли девятое, то ли восьмое; а может, седьмое или десятое.