Этот король даровал своим рыцарям много имений, неправедными способами отнятых у прелатов, — скупой на свое, щедрый на чужое. В день его смерти господин аббат Клюни возвестил это событие Ансельму, жившему при нем в изгнании.

В Лондоне был Генрих, младший брат сказанного короля, хлопотливо добивавшийся державы. Никто из епископов не был ему помощником, отчасти потому, что Роберт, старший брат его, подвизался в Иерусалиме, отчасти потому, что Ансельм, коего они небезосновательно боялись, был еще в изгнании[823]. Герард, херефордский бесчестный епископ, заставив Генриха с клятвою обещать ему первое же освободившееся архиепископство, короновал его. Люди, видя это и ведая, что Генрих праведен и деятелен, согласились со знатными мужами, кои там в ту пору были, и приветствовали его, и не было никого, кто бы с ними в этом разошелся. Затем умер Алуред, архиепископ Йоркский, муж именитый, который, крепко противясь помянутому королю Вильгельму, почти единственный Церковь свою сберег от него целой и невредимой, а другие тот растерзал. Тогда Герард пришел к королю Генриху, требуя обещанного. Но король, раскаявшись в своем симоническом вступлении, предложил ему обогатить Херефордское епископство имениями, чтобы уравновесить с помянутым архиепископством, и вечную вольность, какою обладает епископство Даремское, где ни один королевский служитель не может ничего делать и даже пытаться: вся власть и все права принадлежат епископу. Однако Герард, наставляемый дьяволом, отверг все с презрением; он сделался архиепископом и часто поступал без милосердия и жалости; но однажды в Саутуэлле после ужина он среди своих клириков лег на драгоценном ковре и шелковой подушке, заснул и испустил дух.

Король Генрих был успешен в своем правлении и, несмотря на порочное его начало, превзошел всех предшественников безмятежностью своего царствования, богатством и великими щедротами по всему христианскому миру[824]. Трижды в год он одевал Людовика, короля Франции, и большинство своих князей. Он имел список всех графов и баронов своей земли и назначил для них, когда они приходили к нему или пребывали при его дворе, определенные подарки, как то: свечи, хлеб и вино, даваемые им в почесть[825]. Всякого юношу по эту сторону Альпийских гор, о коем он слышал, что тот ищет славы доброго начала[826], он включал в число своих домочадцев, и у кого был слишком скудный годовой доход, тот получал сто шиллингов через королевских посланцев. И всякий раз, как король посылал за ним, тот получал при своем приходе шиллинг за каждый день с тех пор, как покинул свой кров.

Вот как он поступал в своем царстве. Он тщательнейшим образом готовил и во всеуслышание извещал о днях своих путешествий и остановок, с числом дней и названиями селений, чтобы каждый мог безошибочно знать образ его жизни месяц за месяцем. Ничего он не делал неожиданно, неосмотрительно или поспешно; все устраивал, как подобает королю и с должною сдержанностью. Поэтому из заморских стран поспешали к его двору торговцы с товарами и сластями на продажу, и подобным же образом — со всех краев Англии, так что нигде больше не было таких изобильных рынков, как вокруг него, куда бы он ни отправлялся. Его высшая слава была в соблюдении мира и благоденстве подданных. Он хотел, чтобы никто не испытывал недостатка в правосудии и мире. Ради общего покоя он постановил, что по праздничным дням, будь он в большом доме или под открытым небом, будет свободно допускать людей к себе до шестого часа, а при нем будут в это время графы, бароны и знатные вавассоры. Юноши из его домочадцев не бывали с ним до обеда, а старики — после, кроме тех, что по своей воле присоединялись к обществу, чтобы учиться или поучать. И когда сей вид благочиния стал известен по всему миру, к этому двору устремились так же сильно, как других начали избегать, и он сделался славен и многолюден. Угнетатели, будь то господа или служители, были обузданы. Удерживала свои руки алчность, тогда уже порок белых монахов, а ныне — их правило. Никто в ту пору не был нищим, кроме умалишенного. Пищу и питье охотнее подавали, чем принимали. Всякого, кто был намерен жить за чужой счет, всюду принимали столь радушно, что ему нигде не приходилось стыдиться своего убожества. Когда какой-нибудь граф или один из великих вельмож по суду был предан, как говорится, на милосердие короля, самое большее, что приходилось давать, — сто шиллингов, да и те он выплачивал три года, и вместо жалоб, поднимавшихся прежде насчет королевского суда, всякому подпадавшему «под милосердие» был теперь покой. По этой причине многие грешили, чтобы подпасть под милосердие, и рады были в нем пребывать.

Король Генрих был королем Англии, герцогом Нормандии, графом Бретани, консулом[827] Мэна, Скоттии, Галлоуэя, господином всего Английского острова; всем этим он правил так крепко, так мудро, как добрый домовладелец — отдельным домом. Из женской обители в Винчестере он взял себе супругой на брачное ложе одну монахиню, посвященную и освященную, сестру Давида, короля Скоттии[828]: Рим не сказал ни да, ни нет, но попустил. Имел он от нее сына, который юношей утонул в волнах Ра-де-Барфлер[829], и дочь Матильду, что вышла замуж за Генриха, императора римлян, умершего бездетным. После этого отец выдал ее за Жоффруа, графа Анжуйского, коему она родила трех сыновей, Генриха, Жоффруа и Гильома, мужей отважнейших; но двое младших быстро покинули мир.

Генрих, первородный сын Жоффруа, был двух лет от роду, когда умер дед его, король Генрих. Наследовал ему на царстве Стефан, его племянник по сестре[830] и Стефана, графа Блуаского[831], муж, славный воинским искусством, в остальном почти никчемный, за исключением того, что более склонный к злу. Почти два года при нем королевство жило тихо, а на третий Роберт, сын короля Генриха, граф Глостерский, видя скудоумие короля, по совету и мудрости Миля, впоследствии графа Херефордского, призвал из Анжу Матильду и Генриха, ее сына, на царство[832]. Мудростью и предприимчивостью Миля они принудили короля Стефана к такому соглашению, что он, поклявшись оставить королевство Генриху, будет владеть им, пока не оставит мир. На третий год он умер и был погребен в Фейвешеме, аббатстве черных монахов, которое он основал. Ему наследовал Генрих, сын Матильды, на котором остановила свой бесстыдный взор Алиенора, королева франков. Она была супругою благочестивейшего Людовика, но, затеяв неправедный развод, вышла за Генриха, хотя была тайная молва, что она разделяла ложе Людовика с его отцом Жоффруа[833]. Из-за этого, как думают, их потомство, на высотах своих пресекшись[834], сошло на нет.

Сам Генрих при начале правления был лет двадцати и правил тридцать шесть лет без пораженья и смятенья, кроме скорбей, доставленных ему сыновьями: их, говорят, он не мог сносить терпеливо и умер от их злобы. Сам он причинил благочестивейшему Людовику кроме вышеупомянутой обиды много иных досад, кои, как думают, Господь помянул, сурово отмстив на нем самом и на сынах его.

Я видел начало его царства и последующую жизнь, во многом похвальную. Он был немного выше самых высоких людей среднего роста, наделен телесным здоровьем и привлекательной внешностью, таков, что люди, даже тысячу раз на него насмотревшись, стремились взглянуть еще. В телесной подвижности он не уступал никому, был способен на всякое дело, доступное любому другому, во всяком учтивстве искушен, научен всему подобающему и полезному, знал все языки, сколько их есть от Галльского моря до Иордана, но разговаривал только на латыни и галльском. В составлении законов и во всем управлении разборчивый, в необычных и неясных делах тонкий изобретатель решений. Человек он был любезный, сдержанный и скромный; терпел досады от пыли и грязи, сносил безмолвно докуку неуместных жалоб и тяготу оскорблений. Он вечно был в разъездах на нестерпимо далекие расстояния, как гонец, и в этом весьма немилостив к сопровождавшим его домочадцам; большой знаток псов и соколов, он был весьма охоч до этой пустой потехи; жил в бодрствовании и труде непрестанном. Всякий раз, как во сне его дразнило призрачное сладострастье, он проклинал свое тело, ибо ни труд, ни воздержность не могли ни сломить его, ни изнурить. Я, однако, приписывал его труды не непоседливости, но боязни чрезмерно растолстеть.