Александр наклонил голову, запустил в редкие седые волосы пальцы, несколько раз провел, как бы причесываясь.

— И я, Арся, тоже ничего такого не могу вспомнить, — проговорил он тихо. — Хоть ты и говоришь, я постарше, вроде как у меня должно быть больше разных моментов, чтобы запомнить. А я не припомню. Ведь столько лет прошло. Просто я вчера подумал о том, как получается у нас в жизни. Наш Коля воевал на фронте — это мы знали. Но что он получил награду — мы узнали об этом только сейчас…

— Что поделаешь, — произнес также тихо Арсений. — Миллионы людей воевали. Такая была обстановка…

— Но все же странно, правда? — повторил Александр. — Мы до этого как рассуждали про Колю: пошел на фронт, воевал. Все! Больше ничего не знали. А вот теперь эта награда — ты понимаешь меня? Вроде как Коля открылся нам в той своей жизни. Немного, правда, но все же открылся…

— Я понимаю тебя, — покачал головой Арсений.

— Ведь сначала как написали: «Пропал без вести…» Я в сорок пятом, когда вернулся с войны, его письма читал: ведь сколько ему пришлось быть на фронте, полгода-то будет ли — тут чего не надумаешься… А награда-то, — вздохнул Александр, — уже тогда была ему, в сорок пятом. И даже раньше — в июле сорок второго. Понял — была.

Брат, наморщив лоб, посмотрел в окно, куда-то вверх, где виднелась полоска голубого неба. Но, возможно, он совсем и не смотрел на эту полоску, а только делал вид, что смотрит — на самом же деле он старался представить себе то далекое время, когда сам вернулся с фронта, в этот старый дом, когда читал полученные от Коли письма.

— Ты скажи, хорошо, что награда нашла его, пока еще мама жива, — сказал приглушенным голосом Арсений.

— Да, да, — кивнул Александр, продолжая думать о чем-то своем. — Хорошо, что нашла, ты верно заметил, — он достал из пачки папиросу, стал разминать ее в своих заскорузлых пальцах. — Пойдем на двор, Арся. Там и умоемся.

— Пойдем.

Александр взял полотенце, мыльницу, набрал из крана воды в ведро. Уже спускаясь с крыльца, спросил:

— Слышь, Арся. Неужели для этого потребовалось почти тридцать лет?

Он взглянул на брата, но, увидев его заблестевшие в волнении глаза, замолк.

Холодная вода освежила обоих. Потом они присели на лавочку, тут же во дворе, и заговорили о разных пустяках. Дом, в котором жил Александр, был старый. Сколько лет этому дому — никто не знает. Когда-то он принадлежал одному хозяину, а сейчас в нем жило три семьи: Александр в двух комнатах, а в другой половине еще две, у тех было только по комнате. Крыша во многих местах была залатана оцинкованным железом, стены обшарпались, крыльцо покосилось. Александр рассказывал, что на автобазе обещают ему квартиру — пятиэтажный дом строится.

— В Москве у вас быстро строят, а у нас не так, — сказал он.

Потом помолчал и добавил задумчиво:

— Ребятам, конечно, очень хочется в новый дом. Ванна там и другие удобства. А я так и не знаю, особо не рвусь… Нет у меня особого стремления. Привык, понимаешь, здесь. Даже и представить не могу, как мы жить будем в другом месте. Тут вот вышел во двор, сиди себе, дыши, поглядывай. Сарайка у меня рядом — что поделать надо, построгать или запаять. Опять же летом в жару спать можно.

Он снова достал папиросу и закурил, продолжая щуриться на окна своего дома, разглядывая его как давнего и хорошего знакомого.

— Подлатать бы его чуток, так можно бы тебе жить да жить… Веселее тут как-то, чем в этих пятиэтажных домах.

— Чем же веселее? — спросил Арсений.

— А вот чем, — сказал Александр, глотнув очередную порцию дыма от папиросы. — К примеру, в воскресенье придет ко мне Толя, мой сосед. Мы, конечно, выпьем. Все по-хорошему, честь по чести. А потом, конечно, запоем. Ну, разные песни начнем петь. Моя Лиза тут же скажет: «Пошли вон!» То есть на двор нас выгонит. Мы не протестуем, выйдем с ним во двор, сядем вот здесь на лавочку и поем себе дальше. Все песни, какие знаем, перепоем. Кто нас тут оговорит. Люди свои, хорошо знакомые. Пройдут, поприветствуют. Ну, посмеются, если у нас не больно складно получается — и все. А ведь в том-то доме на улицу так просто не выйдешь. Даже в квартире и то не запоешь. Стеснение какое-то. Обстановка другая, людей много — кому и не понравится. А здесь свободно — улица вон, за воротами. Ну и что ж? Мы никому не мешаем, не шумим, не буяним… Помнишь, как раньше тут распевали?..

Арсений вдруг представил: нет никаких тридцати лет, и войны нет, и он сам еще мальчишка, и брат тоже, и Коля живой, и все они здесь, в этом старом доме. Утро, солнце, старый родной дом и голос брата, звучавший звонко, молодо.

— Но ребятам, конечно, сейчас хочется с удобствами, — продолжал Александр. — А тут какие удобства… Для меня-то хорошо, я привык, а они хотят, чтобы как у других. — Александр озабоченно посмотрел вокруг и спросил деловым тоном: — Восемь-то уже есть, Арся? А? Ты посиди пока, отдыхай, а я сбегаю в магазин.

— Да я, пожалуй, тоже с тобой, — сказал Арсений.

— Нет, ты посиди, — возразил Александр, поднимаясь.

— Это почему же?

— Ну, знаешь, мать сейчас проснется, выйдет, а тебя нет. Нехорошо получится. Посиди, посиди, — заключил он скороговоркой.

— Ладно, посижу, — улыбнулся Арсений, жмурясь от ударившего в глаза солнечного света. — Только ты не долго. А может, и совсем не надо? Слушай, может, не надо?

— Да ты что! — отмахнулся Александр. — По такому случаю полагается. Я быстро…

Мать, подслеповато щурясь, то и дело прикладывая к глазам ладошку, спускалась с крыльца по ступенькам. Она еще ночью услышала, что приехал Арсений и выходила поздороваться с ним. Нежданная встреча растревожила ее, и она плохо спала остаток ночи. А когда утром заглянула в комнату, то обнаружила, что на диване никого нет, Арся уже встал.

Мать шла ему навстречу. Ее старческие, когда-то синие, а теперь выцветшие, белесоватые глаза были влажны, и она на ходу все утирала их тыльной стороной ладони.

Арсений обнял мать за плечи.

— Уже встала, мама. Рано…

— Вона. — Мать покачала укоризненно головой. — Уже время. Сам-то и не слышала когда собрался.

Опираясь на его руку, она присела рядом, отдышалась, вытерла еще раз глаза и снова посмотрела на сына тем особым, полным нежности и доброты взглядом, каким умеют глядеть только матери. Арсений — теперь, когда Коли нет, — был ее самый младший. Младших она и раньше жалела, все казалось, что плоше всех достается им. Коля когда был — ну чего он видел в жизни — да ничего. Александр, Игорь да и Арсений — те вроде постарше, вроде как побойчее были. А теперь уже давно не стало Коли, и мать жалела больше всех Арсения. Может, потому, что жил далеко от нее. Игорь и Александр рядом, а он, Арсений, далеко. Хотя не только поэтому. Знала она, что не заладилось в жизни у Арси. Один живет. Был женат, а теперь один. Пятьдесят лет уже скоро стукнет, хорошо ли это — быть одному. А почему? Что там у него получилось — разве расскажет. Не любит Арся откровенничать. Однако мать при каждой встрече, при каждом упоминании о нем с какой-то особенной остротой сознавала, что это ее сын, что она родила его, растила, отправляла на войну, радовалась, когда он вернулся живой и здоровый, и поэтому именно она, больше, чем кто-либо другой, хотела, чтобы он был счастлив.

А как же он может быть счастлив, если один живет. Она знала своего Арсю — его мягкий характер, его доброе сердце, отзывчивость… Что же встретилось ему в жизни, к чему он оказался не подготовленным? Нет, не под силу ей судить об этом. Что из того, что растила? А долго ли это было? Мальчишкой как ушел на войну, да с тех пор и живет на стороне. Что и как там у него — откуда ей знать. Да если и узнает, разве сумеет помочь?

— Куда Александр-то подевался? — спросила она, оглядывая ласково сына и стараясь интонацией голоса заглушить в себе волнение, которое возникло в груди. — Уж не в магазин ли отправился?

— В магазин, мама, — сказал Арсений, улыбаясь быстрой догадке матери, и тут же поспешно добавил: — Да пусть, мама, купит, если хочется… Сегодня выходной.