Двадцать семь лет назад, вступая в этот светлый мир, Север запнулся о порог, задел головой об косяк, отшиб мизинец на ноге и разбил подбородок об пол. Он с детства был слаб, пуглив и наивен. На гордое и суровое имя "Север", данное ему отцом, он никак не тянул. И вообще походил на нечто, способное родиться только от ромашки и беззубого ужа. Даже мать звала его хоть и ласково, но просто Севкой.

Севка не обижался. И вообще не умел быть злым. Если капризничал, то быстро успокаивался и долго не обижался.

Пока не родилась сестра — Гарья. При рождении девочка, видимо, взяла не только свою долю злобы и наглости, но и прихватила весь забытый братом негатив.

В пять лет Севка научился спать под закладывающий уши младенческий ор. В шесть наловчился уворачиваться от случайно, но метко брошенных предметов. В семь перестал забывать свои игрушки где-попало и стал прятать их от вездесущей сестры. Гарья все равно умудрялась находить и растаскивать его вещи. Когда Север находил в золе останки своих игрушечных фигурок-всадников или порванные книжки, он расстраивался. Но не злился. Просто что-то обрывалось в его сердце от вида навсегда испорченной вещи. Пожаловался он только один раз. Но вместо сочувствия услышал просьбу поиграть с сестрой, чтобы та ей не путалась под ногами.

В девять лет Севка узнал что справедливость — это не тогда, когда все по-честному, а когда успел первым свалить вину на другого. Севка не успевал и не хотел этого делать, считая подобное поведение ниже его и так коротышечной гордости. Он верил, что в конце концов, судьба расставит все по местам и воздаст по заслугам. Но уже начинал сомневаться, что доживет до этого момента. Ведь кроме него в эту самую честность никто не верил.

Только чуть повзрослев, он понял, почему: все дело в голосе. Его слабое "Я ничего не делал" гибло под оглушающей истерикой сестры — ее было слышно на другом конце деревни. Обнаглевшей в край девочке все сходило с рук не только за ее громкий голос, но и за и бойкий характер. Отец не мог нарадоваться на маленькую воительницу, уже в четыре года способную запустить в черта камнем. И не мог без сожаления смотреть на "беззубого" старшего сына, который от этого самого черта бежал и прятался за маму.

— Эй, козявка! — окликнула его как-то Гарья, когда он тащил с речки ведро полное рыбы.

Север хотел показать улов отцу, который заехал с охотничьей службы домой на недельку. Мальчик уже тогда знал, где ставить ловушку, но еще не понимал, что это знание — дар. А еще он знал, что встретить сестру по дороге домой — плохая примета. Поэтому, не останавливаясь, пошел дальше.

Что-то вдруг стукнуло по голой ноге и, отскочив, покатилось по дороге. Всего лишь яблоко — не очень больно, но ощутимо.

— Оглох?!

Севка неохотно обернулся, исподлобья взглянув на компанию детей стоявших на крыше чужого сарая. На самом краю стояла Гарья. Под девочкой жалобно проминались доски. В свои шесть лет, она превосходила десятилетнего брата если не по росту, то по упитанности и грубой силе. Хотя, назвать ее неуклюжей толстухой было сложно, да и опасно для здоровья. Она скорее напоминала карликового минотавра. Даже рога имелись в виде двух коротких загнутых косичек.

— Чего тебе?! — огрызнулся Север, но голос получился какой-то овечий.

— Папа сказал тебе собираться! Повезет тебя вампирам продавать!

— Пусть тебя возьмет! Им на год хватит!

— Я не шучу! Он сам так сказал! А вот еще яблоки! Домой занеси! — серьезно сказала девочка и кинула через забор мешок.

Север бросил ведро и неловко взмахнул руками, ловя мешок. Не поймал. Мешок упал у его ног, загудел и зашевелился.

"Сила есть — ума не надо" — гласила народная мудрость, предполагая, что ее теория работает и в обратном порядке. А потом увидела Севку, махнула рукой и закурила.

С перепугу, не думая, мальчик схватил ведро и окатил мешок водой, выплеснув и часть рыбы. Все затихло на пару секунд, даже дети на крыше сарая ошеломленно замерли, как зрители цирка перед опасным трюком акробата. Мешок взбесился еще пуще прежнего. Из незавязанной горловины полезли весьма недовольные осы. Размером они вполне походили на яблоки.

Под злорадный смех сестры и ее друзей Севка с криком побежал к реке.

Осы в Нави не только больше земных, но и злее. Казалось, они были созданы из раскаленной лавы и мирового зла. Гудя как самолеты, они гнали обидчика до самой реки. Плавать Севка научился рано — как только, сестра научилась ходить, — потому без раздумий кинулся с мостика в воду. Течение понесло его точно щепку по мелкой реке.

Вылез он у края деревни, на мелководье, где летом получался брод. Цепляясь за острую траву, он вылез на берег и какое-то время лежал на берегу, всхлипывая от пережитого страха и обиды. Потом все-таки встал и утирая уже слезы злости, потащился по высокой траве к деревне.

Летнее солнце, не смотря на поздний вечер, и не думало уходить с неба, разливаясь по долине тяжелым желтым маревом. Душный пряный воздух без малейшего ветерка нагонял лень и апатию.

Домой Севка не спешил; грязный и мокрый бродил по пустой дороге, обсыхал и утирал слезы. Он знал, что теперь сестра соберет рыбу и выдаст за свою. И ей поверят.

— Сева! — окликнул тонкий голосок.

Бездумно лазающий по бесхозному забору Севка от испуга свалился с перекладины на колючую скошенную траву. К его облегчению рядом с ним оказалась не сестра, а Марийка, шестилетняя дочь мельника. Девочка гуляла одна, босиком, в летнем сарафане, панамке и с пучком полевых цветов в руке.

— Больно? — участливо поинтересовалась она, видя, что мальчик не встает.

— Нет, — буркнул Севка, скорее смущенно, чем раздраженно.

Марийка была единственной из детей, кто еще не пропитался Гарькиным авторитетом и от кого Севка не ждал издевок и пренебрежения. Пока что. Она была слишком мала и не представляла для Гарьки интереса.

— А ты чего домой не идешь? — спросила Марийка. — Сделал что-то?

— Нет. Не хочу, — сказал Севка, вставая и отряхиваясь. — А ты чего одна? Убежала? Папка тебе задаст.

— А пошли к нам? — пропустив его слова мимо ушей, предложила девочка. — Мама пироги делает, с творогом и картошкой.

От одного упоминания о пирогах у Севки заурчало в животе. Сочтя это за согласие, Марийка подбежала к нему, схватила за руку и потащила в гости. Мальчик смущенно насупился, но пошел за ней, оправдывая себя тем, что хотя бы проводит ребенка до дома.

Изба, в которой жила Марийка с родителями, была прямо сказочная. Окна резные, крыльцо аккуратное, двор чистый, в доме порядок, на полах половики, которые Севке было даже жалко топтать пыльными босыми ногами.

Едва они зашли на двор, как услышали строгий бас мельника, несущего в сарай ведро с водой.

— Явилась. Ишь, стрекоза! Думаю, куда пропала? Смотри, баюн уведет, — погрозил пальцем великанский по меркам Севки дядька с густой темной бородой. — Ну, идите в дом.

В доме царил дух горячих пирогов и окрошки. Здесь всегда пахло едой, но не как у Севки дома, чем-то буднично кислым, а по-праздничному. Хозяйка дома, Ялка — краснощекая веселая женщина накрывала на стол. Мельник, занятый делами, то выходил из дома, то заходил, иногда по-отечески кладя руку Севке на голову, чтобы отвести с дороги и не зашибить.

Наконец, все сели за стол. Ялка подкладывала всем пирожков и подливала компот. Марийка что-то лепетала и пела, заразительно хохоча от чего-то понятного только ей. Севка высох, наелся и повеселел. Ни осы, ни пропавшая рыба, ни прогулка по реке больше не висели на его душе тяжелым навьим репейником. Но все хорошее рано или поздно заканчивается. Как бы ни хотелось остаться в уютной компании подольше, нужно было идти домой, пока не начали его искать.

Когда он проскользнул за калитку своего двора, на него тут же кинулся пес. Бело-рыжий двортерьер улыбаясь до ушей, вертлявой пружинкой запрыгал вокруг Севки то падая на спину и подставляя живот, то внезапно подскакивая и тыкаясь мокрым языком в лицо мальчика.