— Ты удивительная мать! Тебе просто нужно сделать решительный шаг и удалить себя из соревновательного чата WhatsApp сумасшедших родителей. И прими мою помощь. Потому что принять — не значит признать себя неспособным. Это просто означает, что ты мне небезразлична и я хочу тебя поддержать.

— Ты поддерживаешь меня, Ками. И что ещё важнее, ты не из тех, кто прячется за статуей. — подняв бровь подкусила она, указывая на скрывающий нас памятник. Рефлекторно согласившись, я выхожу из тени с прямой спиной и высоко поднятой головой.

И достаточно оказаться на открытом пространстве, чтобы быть обнаруженной.

В развевающемся вечернем платье в пол из огненно-красной ткани, которое не остаётся незамеченным, я останавливаюсь в центре зала 18 века.

Эдоардо (одна рука засунута в карман классического смокинга, в другой держит полный бокал-флюте), прекращает говорить с элегантной женщиной, висящей у него на руке.

Он смотрит на меня.

Улыбается.

Я могу ощутить где стою.

Вкус высокомерия, лжи и лёгкой победы.

В этот момент раздаются культовые ноты гитарной атаки «Kiss me» группы Sixpence None The Richer, окутывая зимний сад сладостью, ностальгией и атмосферой 90-х. Какое идеальное совпадение.

Я оглядываюсь и замечаю Сьюзи — буйную, дарк-панк Сьюзи — с изменившимся лицом. Она стала бордовой.

— Кто выбрал эту песню? — шепчу я Беа.

— Вадим.

Однако его цвет лица соответствует Сьюзи.

— Ты знала, что между ними?..

— Понятия не имела.

Под недоумёнными взглядами присутствующих двое подходят друг к другу. Он берёт её за бёдра, она обхватывает руками его шею. Они танцуют.

Танцуют так, будто они одни, не обращая внимания на остальных.

Сьюзи в ботинках на шнуровке, чёрной юбке из тюля и блузе с дырками на длинных рукавах для больших пальцев. А он — с зализанными волосами школьника, в парадных брюках и выглаженной рубашке белых воротничков.

Они продолжают обниматься, даже когда песня медленно растворяется в воздухе, сливаясь с нотами другой мелодии. Где-то должна быть музыкальная станция. Сзади в углу я вижу винтажный граммофон, рядом с которым располагается очень современный пульт, на котором работает диджей.

Я замечаю его, потому что там стоит Эдоардо.

Он не сводит с меня глаз, и как только узнаю мелодию, разносящуюся по комнате, мне становится ясно почему.

— Думаю, это для тебя, — шепчет Беа мне на ухо, но я её больше не слушаю.

Меня завораживает музыка, заглушающая остальные звуки в комнате.

Perdono — это саундтрек ко всем взглядам, которыми наши команды не могут не перебрасываться между собой, посреди гигантского пространства, разделяющего нас.

Тёплый и безошибочный тембр Тициано Ферро выражает всё то, что Эдоардо не может произнести сам.

«Perdono.

Прости.

Perdono. Мне жаль. Perdono».

В сшитом на заказ смокинге, на другом конце зала, его лицо затуманено раскаянием и печалью, но его глаза никогда не теряют мой взгляд.

«Perdono. Извини. Perdono. Мне жаль».

Он спрашивает меня перед всеми.

В моём горле набились иглы. У меня нет слов.

Я заглушаю ту часть меня, которая кричит, чтобы я (хоть на секунду), задумалась о том, что Эдоардо может быть искренним. Что эффектная декорация, которую он так тщательно выстроил вокруг нас сегодня вечером, — это правда, а не одна из многочисленных иллюзий, с помощью которых ему нравится обманывать других.

Потому что, чёрт возьми, он хорош.

Мои искренние поздравления, за которыми следуют десять минут академических аплодисментов.

Его лучшее выступление.

— Чёрт, теперь я понимаю, почему ты уступила на столе, — шепчет мне Беа. — В целом, хорошо, что с Паоло всё сложилось именно так. Ему бы никогда не выстоять против такого конкурента.

— Поцелуй был ошибкой и больше никогда не повторится, — повторяю я как мантру. — А при чём здесь Паоло?

— Ну, он никогда так не извинялся перед тобой…

— Нагло? Театрально? Преувеличено? — угадываю я. — Беа, в сотый раз повторяю, Паоло передо мной не нужно было ни за что извиняться! Не его вина, что всё сложилось так, как сложилось.

— Нет, но…

— Остаться с ним в хороших отношениях — это самое умное и зрелое, что я могла сделать! Мы были двумя взрослыми людьми, которым удалось разорвать десятилетние отношения, не крича и не обвиняя друг друга, без глупой злобы и, главное — без лжи. Между нами ничего не вышло, это правда, но я горжусь тем, как мы справились с нашим финалом. Мы — доказательство того, что, даже когда всё становится сложным, не обязательно постоянно объявлять друг другу войну.

— Да, возможно, ты права, но…

— Конечно, я права! — Жаль, что с Эдоардо невозможно практиковать этот мирный метод.

Он не терпит, когда я отстраняюсь. Он постоянно бросает мне вызов, провоцирует, исчерпывая последние капли терпения, заставляет меня выходить на поле и доводит до предела, не принимая во внимание мой страх, что я могу выйти из игры разбитой и сломленной. И если это то, что он хочет от меня и сегодня, он это получит. Я немедленно ему подыграю.

С бокалом в руке пересекаю зал, сфокусировав внимание на Эдоардо, как на сияющем маяке. Под ритмичный стук каблуков я подхожу к пульту. Рядом с ним.

Я вхожу в его личное пространство, и Эдоардо напрягается, но не теряет зрительного контакта.

— Добрый вечер, Камилла.

Не знаю, чего он ожидает.

Возможно, он считает, что последние несколько дней, когда в кабинете он пытался возобновить речь в стиле «поцелуй меня, пока мы не сотрём губы друг друга», а я неоднократно игнорировала его, померкли в пользу публичной тематической игры.

Может быть, он убеждён, что этого достаточно.

Красивая одежда, волшебное место и вечер вне времени. Может, Эдоардо думает, что я брошусь ему на шею, проявляя достаточный эффект от лоботомии и готовая забыть о его способности вести грязную игру, используя против меня мою же единственную слабость — безумное влечение, в котором призналась, что испытываю к нему.

Я пожимаю плечами и поворачиваюсь к диджею.

— «Apologize», пожалуйста.

— OneRepublic?

— Да, — киваю я.

Маска довольства на лице Эдоардо начинает трескаться.

— Я не знаю эту песню, она хорошая?

— Через несколько секунд узнаешь.

Я стою у консоли, когда смесь битов и фортепиано вторгается в изысканную гостиную. Пробирающий до мурашек голос солиста ведёт нас через куплет в эмоциональном крещендо до припева, и в этот момент я перевожу полный гордости взгляд на него.

It’s too late to apologize.

Слишком поздно извиняться.

Слишком поздно.

Слишком поздно.

Фраза так часто гремит между стенами, что не оставляет места для сомнений.

Это самый чёткий ответ, который я могу ему дать.

Единственный, который получит.

Женщина рядом с Эдоардо — суперэлегантная блондинка — хмурится, будто не может переварить происходящее. А мужчина — псевдоброкер, — спрашивает у неё подтверждения, придвинувшись ближе к её уху, прежде чем снова уставиться на меня.

Эдоардо поджимает губы, воздерживаясь от комментариев. Но теперь я научилась распознавать его чувства. Под нейтральным выражением лица он изо всех сил старается сдержать раздражение.

Я чокаюсь своим бокалом с его, произнося поэтический тост.

— Будь благодарен, что я не выбрала «Иди на х…» Мазини. Это был мой первый вариант.

Я отворачиваюсь, гордясь своей стойкостью, но Эдоардо хватает меня за запястье, заставляя снова посмотреть на него.

Я оказываюсь на расстоянии вдоха от его смокинга, у него немного взъерошились волосы, ещё эта изумительно продуманная линия бороды вокруг рта — всё слишком близко. И то, что я слышу, является полным противоречием в терминах.

— Не так быстро, — шипит он, корректируя свою стратегию и улыбаясь. — Давай не будем вести себя как родители на грани развода, которые постоянно ссорятся при детях. — Кивком он указывает на наши команды, которые делают вид, что их не интересует происходящее между нами. — Это вечер веселья. Давай покажем хороший пример.