— Живей шевелись, сторожа! Товар пропадает.

Потные и злые сипаи огрызались:

— Время военное. Пройдет чужак — Асуд Хан голову снимет.

— Проворней смотрите!

— И так не спим...

Бхат и племянник начали проталкиваться к узким и высоким Бангалурским воротам. Их запыленная одежда, страннические посохи и котомки, стертые чувяки не привлекли внимания стражей. Мало ли ходит странников по Декану. Они было увязались за арбой с ранними арбузами, надеясь скорее попасть в город, но арбу остановил высокий чернобородый сипай.

— Эй, дед! — окликнул он возницу. — Что везешь?

Старик на арбе удивился.

— Или не видишь? Арбузы.

— Вижу, не слепой. А под ними ничего нет?

— Ничего. Да ты сам погляди.

Сипай начал копаться в арбузах, интересуясь больше их размерами, чем дном арбы.

— Видно, хорош нынче урожай, — сказал он старику.

Тот рассиялся морщинами:

— Лучше и нельзя. Дождей последнее время не было...

— Хороши арбузы! — нахваливал сипай. — Особо вон тот, что наверху. Сам в рот просится.

— Может, взял бы? — дипломатично предложил старик.

— Да я не к тому...

— Ладно, бери, служивый.

С усмешкой поглядывая на бородача, старик затрясся на своей арбе дальше к воротам, а сипай отошел в сторонку, кривым ножом вспорол бок красавца арбуза и жадно принялся за еду.

Хасан успел увидеть все, что его интересовало. Он свесился с перил и заглянул в глубокий ров, плюнул на плававшую там щепку, а оказавшись в воротах, с интересом осмотрел их лепные потолки. Вдруг он вскрикнул при виде страшных, обросших длинными волосами людей, прикованных к стенам боковых галерей.

— Не бойся, не бойся, Хасан, — успокоил племянника бхат. — Это злодеи и изменники. Они крутят колеса, отчего поднимается и опускается подъемный мост. Возле них постоянно находится стража, так что не убежишь. Знай себе крути да замаливай грехи.

Пройдя через ворота, путники оказались на просторной площади, запруженной пестрой толпой. По ней гоняли босоногих, вооруженных деревянными мушкетами джаванов, на которых покрикивали наики и французы-унтеры. По левую руку от ворот все пространство было занято пушками и военными двуколками. А дальше, до самой крепостной стены, тянулись бараки. Там гремели барабаны, пели трубы.

Постукивая посохом, бхат шел по главной улице в город и рассказывал Хасану, что у Бангалурских ворот и в окрестных деревнях исстари живут кузнецы, ткачи, оружейники и прочий мастеровой люд. В центре города стоят дворцы Хайдара Али и Водеяров. А самый дальний его угол, западный, заняли богатые купцы и знатные военачальники.

Хасан видел, что дядя полон радости. Видно, любезен был его сердцу вид родного города.

По правую сторону возвышалась Великая мечеть. Вокруг ее шестигранных минаретов с золочеными шпилями вились стаи голубей. На углу возле мечети, поджав под себя ноги, на большом камне сидел худой человек с лихорадочно сверкавшими глазами и что-то говорил окружившей его толпе. Завидев бхата, он обратился к нему так, будто продолжал недавно прерванную беседу:

— Говорил я тебе — жестоко карает Аллах за безбожие. Карает он сильных, которые, вознесшись до небес, забывают о своей вере, для которых нечестивые иноверцы дороже братьев мусульман...

Бхат усмехнулся:

— Полно говорить глупости, пир Ладха. Приятен Аллаху тот, кто печется о мусульманах. Но еще любезней ему тот, кто не видит разницы между людьми, кто отважно бьется за свою страну и не сидит всю жизнь понапрасну на камне. Если бы все сидели сложа руки, то ангрезы давно бы стали хозяевами Декана...

— Гляди, настигнет и тебя кара Аллаха! — зашипел пир. — Ты тоже смолоду безбожник.

Бхат безнадежно махнул рукой:

— Говорить мудрые слова глупцу — все равно, что класть капустные листья перед козой. Аллаху, наверное, глядеть на тебя противно, хоть ты и пир.

Многие из тех людей, кто еще минуту назад с почтением слушал речи пира, не могли сдержать улыбок. Бхат проворно отошел от взбешенного святого, который готов был запустить в него своей глиняной плошкой.

— За что он озлился на тебя, дядя? — спросил Хасан.

Бхат некоторое время молча шагал вдоль веселых, чисто выбеленных домиков главной улицы. Потом заговорил:

— Мал ты еще, Хасан. Не понять тебе, в чем дело. Хайдар Али святых пиров ни в грош не ставил, а самого Ладху чуть не выгнал из города за его строптивость и глупость. Ладха много лет точил на Хайдара Али зубы и рад сейчас, что нет его больше в живых. Только чему радоваться? Ломятся в страну чужаки, а выгнать их некому. Все только и делают, что считаются — я мусульманин, а ты хинду, я сикх, а ты парс. Один Хайдар Али ни у кого не спрашивал, в какого бога веруешь. Потому-то за спиной у него был весь народ Майсура, и его как огня боялись ангрезы...

Хасан и вправду ничего не понял. Он уставился в небо, где над темными крышами, минаретами и гопурамами храмов, над раскидистыми пальмами и крепостными стенами ходили колесом и грозно гудели ярко размалеванные змеи. У иных были трещотки, иные напоминали драконов с длинными хвостами.

Шло настоящее воздушное сражение, за которым, задрав головы, с интересом следили с улицы и крыш стар и млад. Мальчишка с пучком волос на полуобритой голове был искусным бойцом. Мастерски управляя своим змеем, он подвел оклеенную дробленым стеклом нитку под змей противника и дернул ее изо всех сил. Гудевший рядом страшный рогатый змей беспомощно затрепетал в воздухе. Нитка его была перерезана. Его хозяин, мальчуган в темном ширвани[90], от обиды упал на спину и начал колотить пятками о землю, а потом кинулся с кулаками на обидчика. Началась потасовка — с шумом, криками и слезами, пока драчунов не окатил водой из бурдюка проходивший мимо водонос.

— Приди в другой раз в нашу махалла![91] — вытирая разбитый нос рукавом ширвани, вопил потерпевший вслед обидчику, который, мотая своим пучком, кинулся догонять с друзьями падающий змей. — Я брата позову, так он тебе покажет...

Хасан огляделся и чуть не заорал от страха: пропал дядя! Во весь дух припустился он вдоль улицы и бежал до тех пор, пока не увидел в толпе знакомый пестрый тюрбан.

Через полчаса бхат и Хасан уже отдыхали в тесной хижине возле самой городской стены. Бхат рассказывал набежавшей родне о том, что видел и слышал, а Хасан сидел со свеженамасленной головой у очага, смахивал с носа капельки пота и уписывал за обе щеки угощение.

— Ешь, ешь, бедный сиротка! — говорила толстая сердобольная тетка. — Заморил тебя в дороге дядя. Где ему понять, что ты еще дитя малое. Ему бы только шляться по свету да рассказывать всякие небылицы...

Бхат отвлекся на минуту от веселого разговора:

— Не сердись, сестра. И верно, исхудал Хасан. Зато возле тебя он мигом поправится...

Хозяйка была отличной стряпухой. Плов с луком и бараниной, чатни и доса у нее были такие, что язык проглотишь.

«А тетка добрая! — решил про себя Хасан. — Как моя мата-джи[92]».

Мурти, который не доходя до Шрирангапаттинама отстал от бхатаи его племянника, прошел в город через северные Водяные ворота: там было меньше народа. Спустя некоторое время он появился возле храма Шри Ранги. Голова у него была досиня выбрита, и одет он был совсем по-другому.

Возле приземистого темного гопурама было полно прокаженных, нищих и паломников. Отбиваясь от них, Мурти вошел в храм. Перед алтарем молился высокий седой жрец с белыми полосами на лбу. Мурти прилег рядом с ним на теплых камнях и прошептал:

— Важное письмо для махарани...

Жрец словно ничего и не слыхал. Закончив молитву, он неторопливо пошел к выходу. Мурти последовал за ним. Через полчаса оба они оказались на площади в центре города, у старого дворца Водеяров. Веранда дворца была затянута широкими полосами разноцветных тканей. У заднего входа перед ними скрестили пики два чернобородых стражника.