Билла я больше не видел. Наверно, в самом деле удрал. А Томми становится все хуже. Он боится совсем ослепнуть и не спит по ночам.

..июля 1783 года.

Меня ни на минуту не покидает мысль об отце. Вполне может быть, что он где-то тут, рядом, в Серингапатаме. Старик Смит говорил, что он нанялся к Хайдару Али.

Вчера меня послали с конвойным на бумажную фабрику неподалеку от столицы. Оказывается, Типу — любитель книг. У него большая библиотека, которую он пополняет при любом удобном случае. Но хороших переплетчиков в Серингапатаме нет, и меня просили показать, как у нас в Англии переплетают книги.

Когда все было закончено, я рассказал конвоиру, что давно уже разыскиваю отца в Майсуре, и просил его свести меня к оружейным мастерским. К моему удивлению, он охотно согласился.

И вот мы идем вверх по берегу Кавери. Всюду арсеналы, оружейные мастерские, пороховые и пулелитейные заводы. Звон, крики, черный дым. То и дело подвозят на арбах дрова, корзины с рудой.

На том месте, где Кавери заметно сужается и бурлит между большими каменными глыбами, я увидел большие водяные колеса. От колес шли приводы — прямо в широкие сараи у самой воды. Здесь сверлят пушки.

Но увы! Надеждам моим не суждено было оправдаться. В сараях работало много мастеров — французов и англичан, но отца среди них не оказалось. Один англичанин слышал об оружейнике Батлере, который года два работал в Бангалуре. Но где он сейчас — неизвестно. Может, он уже давно в Англии...

Я долго глядел, как сверла со скрежетом вгрызаются в будущие пушки, как кузнецы выделывают ядра, выхватывая из тиглей ковшеобразными щипцами расплавленное железо. Потом вернулся в тюрьму...

..июля 1783 года.

Как медленно ползет время! Из-за всяких пустяков между солдатами то и дело вспыхивают ссоры. Ссоры нередко переходят в жестокие драки, и тогда появляются часовые — наводить порядок...

Я очень благодарен майору Вильямсу за его совет вести дневник. Не так чувствуется одиночество, да и время легче коротать.

Даже из окна тюрьмы можно видеть очень многое. На площади между дворцами идет жизнь — пестрая и интересная. На днях площадь заполнила толпа. Отовсюду неслись звон цимбал, гром барабанов и рев труб. Мы все прилипли к окну, стараясь понять, в чем дело. Оказалось, жители столицы отмечают праздник в честь Шри Рангасвами[134] — покровителя Серингапатама. Среди людских толп проехала громадная телега в деревянных завитушках. На телеге — разукрашенная цветами статуя.

В другой раз праздник шумел целую неделю. По площади снова шли толпы, и среди них слоны в золотых и красных попонах. Ночью город расцветился тысячами лампад и фонариков. А потом состоялся грандиозный фейерверк. Я не видел в своей жизни ничего подобного...

На площади часто бывают военные парады. Наши офицеры, знакомые с армиями других индийских владык, говорят, что нигде не видели такой дисциплины, таких быстрых построений и такой маневренности войск. Еще бы! Типу стремится завести в своей армии европейские порядки. Если ему это удастся, он станет грозным противником Компании. Все офицеры единодушны в том, что необходимо как можно скорее сокрушить мощь владыки Майсура.

Время от времени мне удается выйти из тюрьмы и побродить по городу. Я сказал толмачу Мухаммад Бегу, что приму предложение служить в армии Майсура, но только при условии, что мне не придется воевать против соотечественников. Толмач засмеялся:

— Типу воюет не только против Компании, джаван. У него много врагов. И кроме того, Майсур велик. В нем не счесть городов и крепостей...

С тех пор я стал пользоваться некоторой свободой, а это в моем положении не так уж и мало. Вражды со стороны жителей города не ощущаю. У всех полно своих забот. Война — дело государей. На что она простым людям?

Однажды на базаре я долго наблюдал за каким-то стариком, который под аккомпанемент барабана пел, окруженный толпой. Видимо, это была какая-то народная баллада. Кое-кто из слушающих смахивал с глаз слезу. Старик кончил свою песню и собрал немного денег. Тут он наткнулся на меня, улыбнулся и предложил выпить шербету под соседним навесом.

Разговор у нас получился странный. Узнав, что я англичанин, старик долго расспрашивал, зачем мы явились в Майсур. С грехом пополам я рассказал ему о том, что сиротам и бедноте в Англии некуда деваться, кроме как идти в армию или плыть в чужие моря. Большинство английских солдат и моряков — именно такие люди.

Старик как будто бы все понял.

— Куда же это годится, джаван? — спросил он. — В доме у вас непорядки, а вы норовите поправить свои дела за счет народов, которые живут от вас за тридевять земель. На Декане полно своего горя и своей бедноты!

Невольно вспомнились слова Билла Сандерса, что Ост-Индская компания вершит в Индии грязные дела, от которых воняет до небес.

В армию Майсура я скорее всего поступлю, но лишь для того, чтобы выйти из тюрьмы. Я хочу все видеть и знать сам, и когда-нибудь я приду в дом майора Вильямса, приду не с пустыми руками, если, конечно, останусь жив.

Томми, Томми!.. Он тоже мечтает поскорее выйти из тюрьмы...

Совершив вечернюю молитву, давно уже разошлись из мечетей правоверные. Замолкли колокольчики индуистских храмов. Потухли огни. По улицам Шрирангапаттинама разлились ночная темень и покой.

Не гасли огни лишь в Саршам Махале. Неотложные дела задержали Саэда Мухаммада до полуночи. Но, наконец, не выдержал и он: потянулся, зевая, надел чувяки и с трудом встал с маснада. Следом за ним поднялись чиновники, мунши, переводчики и командиры столичного гарнизона.

— Хватит на сегодня, — сказал фаудждар, распрямляя фигуру, мощь которой не могли скрыть даже просторные мусульманские одежды. — Пойду домой — устал...

Подождав, пока опустеет зал, Саэд Мухаммад вышел на веранду дворца, где все эти дни у него было много дел. За ним двинулись телохранители и факельщики с жаркими смоляными факелами.

Вспомнив что-то, фаудждар остановился.

— Асуд Хан! — позвал он киладара — коменданта столицы, который пошел было проверять караулы.

— Да, хузур! — тотчас же вернулся тот.

— Завтра — выплата жалованья гарнизону. Не забыл?

— Вах! Как можно забыть о таком деле! — засмеялся Асуд Хан. — Мои сипаи едва дотянули до него. У меня самого ни пайсы...

—Я буду при раздаче. Первыми приведешь к Великой мечети своих сипаев.

— Слушаюсь!

Асуд Хан скрылся со своими людьми за поворотом улицы. А Саэд Мухаммад, с наслаждением вдыхая прохладный влажный воздух, сошел с веранды и двинулся по площади. Идти надо было осторожно, чтобы не попасть ногой в лужу. Он шел и перебирал в памяти завтрашние дела.

В непроглядной темени улиц двигались светлячки. Это ходили с фонарями чаукидары — сторожа. С разных сторон доносились звуки их трещоток и протяжные возгласы:

— Эй, добрые люди! Берегитесь жуликов! Крепче запирайте двери!

Чаукидары кричали больше для очистки совести. С тех пор как фаудждаром сел Саэд Мухаммад, вывелись жулики в Шрирангапаттинаме. Им рубили руки, резали носы и уши на базаре, с позором гнали за ворота. Самые разумные из них, увидев, что с фаудждаром шутки плохи, сами потихоньку ушли из города.

Новый фаудждар ревностно исполнял свои обязанности. Однако его все сильнее одолевала тоска по острой сабле да по коню, который застоялся в конюшне. Все-таки он рожден воином. И воевал хорошо. Однажды его сабля сразила маратхского наездника, который был готов нанести смертельный удар Типу. Не случайно стал он начальником телохранителей наследника, а сейчас фаудждаром. Эх, бросить бы сейчас все и опять в седло!

Фаудждар глубоко вздохнул.

Улицы в этот поздний час были похожи на глубокие темные канавы. Ни огонька, ни человека. В трепещущих бликах факелов с обеих сторон выступали набухшие серые стены и глиняные ограды...