— Эй, люди! Глядите на изменников! Они хотели сотворить страшное дело — отдать Майсур ангрезам! Пусть имена их будут покрыты вечным позором и проклятием!

Среди примолкшей, чуть расступившейся толпы под охраной сипаев двигалась странная кавалькада. Всадники ехали верхом на ослах, лицом к хвосту, с завязанными под ослиным брюхом ногами. Это были заговорщики. Их узнавали в толпе.

— Гляди-ка, брахманы! Начальник джетти! И два мусульманина-субедара!

— Э-хе-хе! Пересели на ослов!

— Эй вы, за сколько продались?

Возле Иммаумбусиса изменников бесцеремонно стащили с ослов. Они были полураздеты, со следами пыток на теле. С равнодушием фаталистов все они ожидали своей участи. Неделю назад эти люди собирались сделать то же самое с фаудждаром и его приближенными.

Толпа молча следила за тем, как сипаи старательно привязывают пленников за руки и ноги к длинным веревкам. Сзади гудели и напирали те, кто не видел, что творится в центре площади.

Из той же улицы, откуда привезли заговорщиков, на площадь вступил другой слон — немногим меньше Иммаумбусиса. В хоудахе сидел Саэд Мухаммад. Глаза фаудждара покраснели от бессонных ночей, однако он держался прямо.

В последний раз взревели трубы и забили наккары. Взоры всех обратились к фаудждару. Тот махнул платком.

— Чал, чал! — крикнул махаут и ударил пятками по бурым щекам слона. — Чал!

Иммаумбусис сделал шаг, другой. И сразу же повалились заговорщики. Слон медленно переставлял ноги, и следом за ним по каменистой земле со стонами и проклятиями волочились приговоренные к смерти. Вскоре от них остались лишь окровавленные клочья мяса.

Хлынул ливень, будто желая смыть следы этого страшного зрелища. Площадь опустела.

Когда бхат снова привел субедара Ибрагима в хижину сестры, тот долго сидел, обхватив голову руками и покачиваясь из стороны в сторону. Потом взглянул на бхата лихорадочно горящими глазами:

— Уйду я из города, бхат! Не забыть мне приятелей-субедаров. Поддались они на посулы Аянгаров и Нарсинги Рао и погибли зря. Что теперь будут делать их жены и дети?

Бхат сочувственно качал головой:

— Что ж, если очень тяжело — уходи. Отмой душу от скверны. Но помни, что ты спас тысячи невинных...

Субедар поднялся, вышел из дома и побрел под ливнем в город. С тех пор его не видели в Шрирангапаттинаме...

По приказу Типу, Субхараджу Урса вздернули на перекладине у Северных ворот. Та же судьба постигла и Нарсингу Рао. Не помогло городскому голове ни раскаяние, ни то обстоятельство, что именно он назвал своих сообщников.

А братья Аянгары попали в деревянные клетки. Они отрицали всякое участие в заговоре. Только однажды Рангу Аянгара прорвало.

— Смотри, Саэд! — пригрозил он фаудждару. — Нас не будет. Но останутся люди, от которых тебе и твоему владыке не поздоровится!

И не сказал больше ни слова.

Дома заговорщиков были снесены. Саперы перекопали под ними всю землю и нашли тайники, в которых хранились крупные суммы денег.

Водеяры отделались испугом. Никто из заговорщиков не упомянул о них на допросах. Водеяры и в самом деле мало что знали о заговоре. Когда Саэд Мухаммад, допросив махарани, покинул дворец, она истерически рыдая, упала на ковер и долго молилась богу Вишну. Да и как не молиться! Сгоряча суровый Саэд мог вывести под корень весь род Водеяров, как истребил он многочисленных родственников ее верного прадхана Тирумаларао!

Захватив в плен армию Мэттьюза, Типу спустился к Аравийскому морю и осадил Мангалур.

На Малабаре свирепствовали ливни невиданной силы. С неба низвергались гремящие водопады, и по целым дням нельзя было высунуться наружу. По всему побережью вспухли топи и болота. Земля расступалась под ногами. Кругом валялись вздутые трупы лошадей и тягловых быков, распространяя тяжкий смрад. Безнадежно отсыревал порох. Трудно было подвозить провиант и боеприпасы. Среди сипаев было много больных.

Однако, несмотря ни на что, тупорылые мортиры с тяжкими вздохами швыряли на крыши Мангалура камни весом до полутораста фунтов. При падении камни крушили все вокруг, раненым и убитым не было числа. А у пробоин в стенах крепости то и дело появлялись из-за ливневых завес штурмовые майсурские колонны. Сущий ад был в Мангалуре!

Гарнизоном Мангалура командовал майор Кемпбелл — опытный офицер, человек незаурядного мужеста. Кемпбелл ясно видел, что развязка приближается. Все труднее становилось сдерживать напор майсурцев и французов. Однако нежданно-негаданно фортуна повернулась к нему лицом.

На пятьдесят шестой день осады майор выстроил весь свой гарнизон. Трижды рявкнули в пасмурное небо английские пушки. Солдаты и сипаи трижды прокричали «гип-гип-ура!» Майсурцы были повергнуты в изумление — что за причина для торжеств?

Вскоре, однако, все стало ясно. Без всякого предупреждения французы оставили свои позиции и отошли в сторону. Снялись и французские батареи. Более того, французы тотчас же прочно окопались неподалеку, фронтом к майсурцам. Коссиньи очень боялся, как бы Типу не ударил по его отряду. Такая возможность не была исключена. У Коссиньи было гадко на душе — столько лет он воевал вместе с майсурцами, и вдруг — на тебе! Но таков был приказ Пиверона де Морла — французского посла при ставке Типу Султана.

А у Пиверона де Морла хватало забот. Когда он потребовал свидания с майором Кемпбеллом, тот впустил его в крепость, даже не завязав ему глаза. Кемпбеллу было уже известно, что французский посол явился с вестью о мире между Англией и Францией. Отсюда и торжественное построение гарнизона, и салют.

Когда же завитой, словно пудель, посол явился объясняться с Типу, ему было трудно смотреть в глаза майсурскому властелину.

— Увы, ваше величество, это факт. В Европе — мир! — разводил посол руками. — Пришлось остановить военные действия...

Типу был взбешен. Французы никогда еще не обращались с ним столь бесцеремонно. Приближенные с опаской глядели на Типу, расхаживающего по палатке. Ни дать ни взять — разъяренный тигр: за медленными, пружинящими шагами того и гляди последует страшный прыжок. И один Аллах знает, чем кончится дело...

— Не потрудились даже сообщить мне, своему союзнику, о сепаратном мире с противником! А ваши клятвы о победной войне до конца? Все ложь!

— Обстоятельства, ваше величество... — бормотал посол. — Как было договорено, маркиз прибыл с армией...

— Чтобы тут же заключить мир с Компанией? За хлеб и соль Майсура вы расплачивались одними обещаниями! Сколько их пришлось выслушать моему отцу и мне! Десять тысяч закаленных в битвах французских солдат! Деньги! Военные инструкторы! Пушки! Или маркиз полагает, что необязательно считаться с Майсуром? Или Майсур для него — разменная монета в крупной игре?

Пиверон де Морла был в болыном затруднении. Что тут возразишь? Маркизу в самом деле наплевать на Майсур. Он жаждет мира между Майсуром и англичанами, чтобы последние вернули ему французские владения на Декане. Прижимая ладони к груди, посол изворачивался как мог:

— Война чересчур затянулась, ваше величество. Франции нужен мир. Да и всем — разве вы не хотите мира?

— Верно! Но союзнические обязательства? До падения Мангалура остались считанные дни. И мы бы покончили с господством Компании на Декане...

Посол снова развел руками.

Типу не скрывал презрения к бывшим союзникам. Опять срываются завещанные Хайдаром Али планы изгнания ангрезов из Декана. Этот трусливый маркиз! Он даже не постеснялся прислать ему письмо с советом заключить мир с ангрезами! Наглец!

— Что ж! Когда союзник покидает поле битвы, ничего не остается, как воевать в одиночку...

Однако Пиверон де Морла был искусным дипломатом. Маркиз прозрачно намекал в письме, что в случае быстрого заключения мира между Типу и англичанами он не видит лучшего кандидата на пост губернатора Пондишери, чем Пиверон де Морла! При одном воспоминании об этом намеке посол проявил необыкновенное красноречие.