Громкие возгласы заглушили слова рассказчика:

— Храбрец!

— За таким — в огонь и в воду!

— Недаром прозвал его народ Львом Майсура!

Бхат заложил за щеку большую порцию бетеля.

— А храбрецом Типу прослыл еще в ту пору, когда был мальчиком с блестящими от любопытства глазами, — продолжал он. — Однажды Хайдар Али, да славится его имя, взял Типу с собой на Малабар. Звезда Хайдара Али тогда восходила в зенит. Он завоевывал Малабар и жестоко бился с тамошними раджами и махараджами. В самый разгар той войны майсурцы напали на Балам[30]. Махараджа Балама был разбит, но сдаться отказался. И кто знает, чем бы кончилось дело, не вмешайся Типу. В свои пятнадцать лет он проявил военную мудрость и отвагу, присущие только поседевшим в битвах полководцам. Узнав от джасусов, где укрылся с семьей и казной махараджа, Типу с тремя тысячами сипаев прошел сквозь дремучие леса и болота в горы к его тайному убежищу. Многие из слуг махараджи полегли в битве, остальные сдались. Махараджа пал духом и сложил оружие. Следом за ним сдались и остальные вожди Малабара.

Воины вокруг столов не дыша слушали рассказ бхата, представляя себе, как Типу штурмует горное гнездо владыки Балама.

— Когда Хайдар Али узнал о подвиге сына, радости его не было конца, — заканчивал свой рассказ бхат. — Он встретил юного героя с великими почестями и назначил его начальником над двумя сотнями всадников своей личной гвардии...

— Прости, бхат-сахиб, — несмело сказал один совар, такой молодой, что через его редкую бородку просвечивала нежная смуглая кожа. — Правда ли, что Типу еще и ученый человек?

— Ну конечно! — подхватил бхат. — Когда наследнику исполнилось четыре года, четыре месяца и четыре дня, его, как водится, засадили за Коран. А потом искусный полководец Гази Хан научил его верховой езде и сабельной рубке, научил командовать войсками. От других учителей Типу постиг многие полезные науки и был так старателен и прилежен, что даже вызвал неудовольствие отца. Однажды он, высунув от усердия язык, переписывал какую-то персидскую касыду[31]. Хайдар Али увидел это и спросил: «Зачем ты так стараешься над ней?» «Хочу стать великим ученым», — ответил Типу. Наваб нахмурился и сказал: «Сын мой! Нашему государству меч нужнее пера!» Только напрасно хмурился Хайдар Али. Типу стал великим воином, и многие победы Майсура связаны с его именем.

Хамид, старший из соваров, уже кончивший ужинать, заметил:

— Об этом знает в Майсуре и стар и млад. Три года назад Типу разбил полковника Бейли с его четырьмя тысячами белых солдат и сипаев, а совсем недавно — полковника Брайтуэйта. Приехали эти полковники за деньгами и славой, а попали в плен.

— И поделом! Не зарься на чужое добро! — воскликнул Садык. — Типу сейчас на Малабаре. Задает там ангрезам жару!

Бхат закинул за плечо свою торбу и поклонился всем:

— Спасибо, братья! Пора нам с Хасаном искать местечко для ночлега. Мне-то все равно где спать, а Хасану подавай мягкую подстилку.

Хамид предложил:

— Пойдем к нам. Переночуешь, а заодно и расскажешь, что творится на белом свете. Наверное, полмира обегал.

— Вот и нашелся нам ночлег, Хасан! — обрадовался бхат. — Свет не без добрых людей.

Сидевшие у стола дружно распрощались с бхатом и соварами.

Мурти ужинал по соседству, внимательно прислушиваясь к разговорам. Когда бхат ушел, он расплатился с хозяином стола, который начал уже собирать в короб свою нехитрую утварь. Пора было возвращаться к палатке купца Шетти.

Вступала в свои права ночь. Улеглись спать совары и сипаи. Запахнув полы палаток и выставив наружу сторожей, чутко дремали рядом со своими товарами купцы. Угомонились горластые лотошники. Слышнее стали протяжные окрики на дальних сторожевых постах.

Осторожно ступая босыми ногами по крупному песку, Мурти медленно шел по затихшему лагерю мимо темных палаток, неподвижных фигур у костров, мимо бесчисленных арб и дремлющих быков. Недалеко от палатки Шетти, из дерюжного шалашика, в котором ночевали аробщики, до него донеслись тихие голоса. Словно здесь продолжался разговор, который шел недалеко у стола дукандара. Говорили двое на каннада — исконном языке жителей Майсура.

— ...Извоз дело нелегкое, но терпимое. До Хайдара Али, я помню, носа из деревни было не высунуть: всюду воры, грабители. Поедет пахарь в город, — так этому палаяккару[32] плати, тому плати. Иной раз отнимут у бедняги товары и быков, а самого до смерти изобьют. И пожаловаться некому.

— Что правда, то правда, брат Паркаш! — вздыхал невидимый собеседник. — Совсем забыла Лакшми[33] о нашем брате-крестьянине.

— Вот-вот! При Хайдаре Али стало вроде бы полегче. Палаяккаров сейчас и не видно. Показал им Хайдар Али! Раньше в майсурских деревнях что ни год — то голодный бунт. Подвесят крестьяне на окранне деревни плуг к баньяну — и в леса. Мочи нет! А Хайдар Али такого не допускает. Велит всем гаудам[34] чинить плотины, чистить каналы. А кто ослушается — вызывает в Шрирангапаттинам и велит при всем честном народе сечь на площади кнутом...

— Верно, брат Паркаш! Наш гауда не разбойничает как бывало. Побаивается.

— А потом — хоть сам они мусульманин, а нас — хинду в обиду не дает, — продолжал Паркаш. — Я помню, было дело в Шрирангапаттинаме. Прибежал как-то к Хайдару Али пир[35] Ладха. Жалуется, что хинду избили на базаре мусульманина. Хайдар Али разобрался — мусульмане виноваты. Так ведь отказался взять сторону пира Ладхи. Тот грозится: «Уйду из города!» А Хайдар Али ему: «Ну и ступай на все четыре стороны!» Пир Ладха говорит тогда: «Сам мусульманин, а мусульман в обиду даешь?» Хайдар Али ему в ответ: «А кто тебе сказал, что в Майсуре мусульманское правительство?» Так и ушел пир Ладха ни с чем.

— Неужто правда, брат Паркаш?

— Спроси любого в городе. Не помнишь разве — брахманы Пурнайя, Аянгары, Кишан Рао, раджа Канкери — самые доверенные его люди. А в Бангалуре сидит фауджадаром хинду Шитаб Рао.

— А ведь и правда! Как это я раньше не подумал.

— В Шрирангапаттинаме у самого его дворца три наших храма стоят, и ничего — Аллаху молиться они ему не мешают...

Пригнув голову, Мурти вслушивался в разговор крестьян, пока он не сменился зевками и молитвами в честь святого Ранги — покровителя Шрирангапаттинама.

«Небось возликует махарани, узнав о смертельной болезни Хайдара Али, — размышлял Мурти по пути к палатке купца. — Экая жалость, что кто-то другой сообщит ей об этом! А принеси я вместе с добрыми вестями из Мадраса еще и новость о болезни наваба, так махарани наградила бы меня вдвое. Когда она рада, так всегда щедрее. Завтра чуть свет пойду в Шрирангапаттинам. О том, что я слышал сейчас, — ни слова! Иначе разгневается махарани и не видать мне награды...»

В Бомбее Джеймс Батлер хотел сразу же начать поиски отца. Однако не тут-то было. Рекрутов никуда не выпускали из-за полосатых заборов казармы. Самовольный уход карался самое малое розгами. Приходилось ждать удобного момента.

Между тем в Бомбее день и ночь шли спешные военные приготовления. Из порта подвозили пушки, боеприпасы и обмундирование. Плотники и кузнецы сооружали большие крытые фургоны для перевозки пороха и раненых, делали передки, пушечные лафеты и зарядные ящики.

Из Англии прибывали крупные воинские части и команды рекрутов. Шел набор новых сипаев в туземные батальоны Компании.

Рекруты еще не успели обжиться в душных бараках, в которых изводили комары, блохи и клопы, не успели привыкнуть к дрянной солдатской еде, когда их погнали в каптерку. Каптенармус, высунувшись из оконца, смерил взглядом голую фигуру Джеймса, ненадолго исчез, а затем выкинул ему красную форменную куртку, белые брюки, связку патронташей, ремни и ранец. Тут же в каптерке ему был выдан видавший виды мушкет со штыком.