— А, Ибрагим Хан! Милости просим. Извини, беда тут у нас. Крыша протекла. На нас не угодишь. Нет дождя — молимся, чтобы дождь пошел. А пошел — молимся, чтобы не было дождя. Аллах, наверно, не знает, какую молитву слушать. А тут еще змеи и скорпионы! Ай, беда! В махалла пять домов рухнуло, хозяев задавило насмерть...

Бхат остановился и поглядел на гостя.

— По делу к тебе, бхат-сахиб...

— Натворил что-нибудь? — кивнул бхат на Хасана.

— Может, кто и натворил, только не твой племянник. Выдь-ка на улицу! — субедар подтолкнул Хасана. — Помогал я запаливать пожар, бхат, а теперь вот прибежал за советом. Расскажу все как на духу. Дело идет о моей чести. А пиру Ладхе я больше не верю...

Субедар понизил голос до шепота и долго рассказывал о чем-то бхату. Потом стал ждать — что скажет бхат. Старик думал долго.

— Верно ты говоришь, Ибрагим Хан! Плохо лишиться чести. Слыхал поговорку? Честь, потерянную за орех, не вернешь и ценой слона. Рискованное дело ступать на тропу, заваленную ядовитыми шипами.

— Вот-вот, бхат-сахиб...

— Беда, если рухнет крыша — придавит целую семью. Но еще горше, если рухнет государство и погибнут тысячи невинных людей. Что ж велит тебе делать совесть?

Теперь надолго задумался субедар. Однако мало-помалу на лице у него появилось выражение решимости. Он поднялся:

— Не думай, бхат, что у меня не хватит духа загладить свою вину! Время еще есть. До свидания!

..июня 1783 года.

Томми О’Брайен, я и еще около тридцати солдат сидим в тюрьме, возле дворца махараджей Майсура.

В первую ночь я долго лежал в углу на соломе и никак не мог заснуть. Вспоминались кровавые схватки у стен Беднура и страшная дорога до Серингапатама. В Индии я меньше года, но сколько довелось мне увидеть крови и страданий!

На воздух нас выпускают не часто. В день дают два фунта риса и несколько пайс. Безделье в жаркой тюрьме — мучительная штука. От нечего делать многие солдаты учат местные языки — персидский, дакхни или каннада. К моему удивлению, я стал немного понимать хиндустани. Пригодится! Кто послабее духом, курит наджум — наркотик из бангового дерева. От наджума мутится сознание и слабеет боль. Местные лекари используют его при операциях.

Ночами нас одолевают бандикуты — сумчатые крысы величиной с молочного поросенка.

Целыми днями торчу у окошка. Отсюда хорошо видна главная площадь столицы, окрестные строения и дворец Саршам Махал. В Саршам Махале живут престарелая мать Типу Султана, его жены и дети. Дворец построен просто. У него плоская крыша с башенками по краям и широкая веранда. По сторонам — ряды открытых навесов, под которыми с утра до вечера работают военные и гражданские чиновники. Один здешний старожил рассказывал, что Хайдар Али строго следил за тем, чтобы все они работали с усердием. И горе тому, кто ленился или допускал промахи — наваб велел бить их кнутом. На площади то и дело вопили на весь город алчные домовладельцы, сборщики налогов, нерадивые чиновники и даже его приближенные и члены семьи. Выпоров жулика-откупщика, Хайдар Али отправлял его на прежнюю службу. Видимо, он был убежден в том, что у откупщика вообще нет ни чести, ни совести, но жестокая порка хоть на время удержит его от нового проступка.

Но Хайдара Али нет в живых. А наследник его воюет на Малабаре и ни разу не был в Серингапатаме после смерти отца.

На площади с утра до вечера идут учения джаванов под началом французских унтер-офицеров. А однажды я видел большой отряд наемников — европейских солдат. Кого там только не было — французы, португальцы, голландцы, датчане, швейцарцы, топассы. Командовал ими капитан-немец. Говорят, Типу старается перенимать европейский военный опыт, но наемникам не очень-то доверяет. Даже Лалли, его военный советник, и тот никогда не имеет под своей командой больше двух тысяч человек.

На балконе Саршам Махала всегда людно. Здесь творит суд и дело военный губернатор, по-здешнему — фаудждар. Зовут его Саэд Мухаммад. Говорят — он доблестный воин. При нем порядки стали гораздо строже. Все попытки к бегству кончаются провалом, а пойманных беглецов подвергают суровым наказаниям.

Нас часто навещает толмач Мухаммад Бег. Этот мусульманин бегло говорит по-английски. Он изо всех сил старается завербовать нас в майсурскую армию, сулит большие деньги. Кое-кто из солдат дал согласие.

Вчера меня снова вызвал к себе Саэд Мухаммад. Ему понадобилось прочитать какой-то документ на английском языке. Губернатор остался очень доволен переводом.

— Послушай, джаван, — сказал он мне. — Зачем тебе томиться в тюрьме? Война может идти еще долгие годы. Поступай в армию Майсура. Иноземным солдатам платят у нас хорошо.

Я ответил, что присягал Компании и королю. Губернатор покачал головой.

— Смотри не прогадай, — сказал он. — Так ли уж сладка жизнь в стране, откуда ты приехал? Говорят, там всегда холодно и сыро. Майсур мог бы стать тебе новой родиной. Ты бы завел семью. Нам нужны военные люди, которые знают свое дело. Наш повелитель Типу суров к нечестным и малодушным, но он щедр к умелым и отважным и не скупится на награды. Соглашайся!

По правде сказать, я задумался. В тюрьме можно сойти с ума от безделья. Но это была минутная слабость. Не могу бросить больного Томми. Болезнь у него какая-то странная. После захода солнца он вдруг становится слепым, словно новорожденный щенок. Доктор, мсье Фортюно, говорит, что единственное лекарство от этой болезни — хорошая пища, солнце и свежий воздух. Я многим обязан Томми.

Закончив со мною разговор, губернатор снова приступил к делам. Седая старуха начала жаловаться, что ей не выдают пенсии за мужа, который погиб на войне. Дело ее губернатор решил тут же. Суд в Майсуре быстрый и справедливый и платить за его услуги не нужно...

...июня 1783 г.

Сегодня меня отпустили в город, и какая неожиданная встреча! Я шел по площади и вдруг увидел с полдюжины солдат-англичан, которые вовсю работали метлами. Одеты они были в какое-то тряпье. И среди них — Билл Сандерс! Откуда он в столице? Говорили, что он сбежал по дороге из Беднура и что его приятеля — рыжего солдата убили конвоиры.

— Ха! А ты неплохо выглядишь, старина! — приветствовал меня Сандерс. — Что это у тебя в торбе? Не хлеб?

— Лепешки, — сказал я.

— Может, дашь одну?

Я отдал Биллу припасенные на обед лепешки. Он швырнул метлу и набросился на них с таким остервенением, что я понял — ему приходится туго. Билл похудел, кашляет. Говорит, что какой-то негодяй майсурец ударил его в грудь прикладом и отбил ему легкие. Он в самом деле бежал на марше, но ослаб и был схвачен майсурским разъездом. В наказание за побег теперь подметает улицы. Но это еще ничего — иных беглецов отдают в артели бродячих кузнецов помогать в кузнечном деле.

Однако характер у Билла нисколько не изменился.

— Знаешь, где я побывал вчера? — спросил он. — Ночью нас вдруг подняли, завязали глаза и повели куда-то. Я сообразил потом — ко дворцу Типу. Сгружали с арб мешки. Тяжелые, черти. Чувствую — деньги! Потом заставили таскать эти мешки в казну. Ты только представь себе — несколько больших комнат, и все набиты золотом и серебром. С ума можно сойти!

— Плохо, Билл, — сказал я. — Ты видел казну. Тебя могут прикончить.

Сандерс только головой мотнул:

— Долго здесь я не задержусь...

— Опять сбежишь?

— Само собой.

— А как?

Сандерс указал в сторону Водяных ворот.

— Там река течет, Кавери.

Но тут кто-то из метельщиков подал Сандерсу знак. Он засуетился, вытащил из-под полы сверток и сунул мне.

— Попридержи. Выкинешь после мне из окошка, — быстро сказал он.

Явились сипаи и стали обыскивать Сандерса и его друзей. Весь день я ходил по городу, и меня мучил страх. Сверток таил в себе смертельную опасность. В тюрьме я развернул его и увидел несколько грубых изображений человеческих ладоней из чистого серебра и несколько золотых вещиц. Такие поднятые на шесты ладони мне пришлось однажды видеть над толпой мусульман, когда они справляли какой-то праздник. Я закопал сверток в глиняном полу, а через несколько дней с большим облегчением кинул его из окошка Сандерсу.