— Сколько вам? — страдальчески морщась, спросил казначей.

— Три тысячи! — неуверенно сказал капитан. И изумился, увидев перед собой на столе горку тяжелого, тускло сверкающего металла...

В полдень 28 апреля 1783 года британский флаг нехотя сполз с высокого шеста над фортом Беднура. Из распахнутых ворот потекла капитулировавшая армия генерала Мэттьюза. Проходя перед рядами майсурцев, бомбейские батальоны складывали оружие и, развернув знамена, направлялись в сторону Хайдаргарха.

Генерал Мэттьюз шел впереди со штабом и старшими офицерами. Он не удостоил даже взглядом Типу, который в окружении многочисленной свиты наблюдал за шествием бомбейцев. На лице генерала застыла брезгливая мина. Можно было подумать, что не Типу, а он был победителем. Однако генерал еле сдерживал бешенство и в душе клялся сторицей отомстить за свое поражение. Опозорив британские знамена бессмысленными жестокостями и расправами над мирным населением Малабара и пленными, Мэттьюз тем не менее не чувствовал себя виноватым...

Типу же смотрел на генерала с неприязнью, сожалея, что враг уходит от заслуженной кары.

— Этого гордеца следовало бы примерно наказать! — вырвалось у него. — В другое время я бы не выпустил живым ни его, ни всех этих грабителей и убийц...

— Да, хазрат! — согласился Мир Садык. — До прихода муссона осталось всего три-четыре недели.

Мир Садык — новый диван Майсура — сидел на коне рядом с Типу, готовый на лету поймать любой его приказ или желание и выполнить их с неукротимой волей и энергией.

Типу еще раз с сожалением посмотрел вслед красному паланкину Мэттьюза, который удалялся на запад под защитой охранной роты. Мимо шли и шли солдаты и сипаи во главе со своими офицерами. Их колонна походила на запачканную в крови гигантскую змею, которая, извиваясь меж каменных глыб и больших деревьев, уползала в свою нору с невырванным жалом.

Ряды майсурских войск колыхались. Седые усачи-ветераны и недавно набранные в армию юнцы с пушком на верхней губе с трудом сдерживали ненависть, которая накопилась за несколько лет войны. Позабыв об инструкциях командиров, они с презрением плевали в сторону англичан, выкрикивали ругательства. Сзади на их строй напирала пестрая толпа беднурцев — изможденные старики, женщины с горящими от гнева глазами, которые потеряли детей и близких в лесах или в городе во время погрома. Они с проклятиями кидали в англичан и сипаев камни, палки, все, что попадалось им под руку, ибо перед ними были те, кто отнял у них все или беспощадно надругался над ними.

Бомбейские сипаи не смели глядеть по сторонам и шли понурив головы.

— Предатели! — кричали им. — Надели красную шкуру!

— Эй, земляки, сколько заработали на нашей крови?

Сипаи чувствовали себя неважно: приняв участие в грабеже Беднура, они теперь не могли оправдаться тем, что в армию ангрезов их загнала безысходная нужда и голодная жизнь в Бомбее. Положив мушкеты, они старались как можно скорее миновать ряды майсурских войск.

Не менее досталось и несчастным кули. Одетые в невероятную рвань, эти бессловесные парии несли на худых плечах паланкины с женами офицеров, сундуки с их добром, походные столы и стулья, кровати и палатки, вели коз и собак, несли в клетках кур. Они больше всех страдали при осаде форта, но даже жалкий их вид не мог смягчить майсурцев.

Вышли из ворот и солдаты лейтенанта Топсфилда. Добрая половина их осталась лежать в братской могиле во дворе форта. Сандерс постарался забиться в самую середину строя, он украдкой поглядывал на белые шеренги майсурских сипаев, на толпы беднурцев.

— Не трясись! — с угрозой сказал ему рыжий солдат с лицом каторжника. Он шел словно на параде — прямой и невозмутимый...

Сандерс нервно комкал край солдатской сумки, где лежали драгоценности и несколько десятков золотых монет.

— Только бы пронесло! — бормотал он. — Ползут, как дохлые!

Вместе с другими солдатами он швырнул свой мушкет на землю и уже отошел от кучи оружия шагов на сто, как вдруг побледнел и съежился еще больше, прячась за спинами: из толпы исхудалая девочка лет восьми указывала на него стоящему рядом рослому наику. Это были Сагуна и его дочь.

В следующий же миг наик с такой силой двинул локтями соседей, что широко качнулся зеленый штандарт и глухо задребезжал барабан на груди у барабанщика. С перекошенным лицом, что-то яростно крича, он в два прыжка очутился возле колонны англичан, бросившихся от него в разные стороны и, взмахнув мушкетом, обрушил страшный удар на Сандерса. Тот, харкнув кровью, мешком повалился в дорожную пыль.

Все смешалось. С бранью подбежал джукдар и еще несколько командиров. Наика держали, он хрипел и вырывался.

— Будь он вечно проклят, этот ангрез! Дайте мне заколоть его!

Вдруг словно ветром сдуло джукдара и его помощников, толпа английских солдат раздвинулась: перед наиком и лежавшим в пыли Сандерсом осадил коня Типу.

— Что тут происходит?

— У этого наика помутился разум, хазрат! — ответил подбежавший джукдар. — Он ударил прикладом ангреза...

При виде Типу наик пришел в. себя. От ярости не осталось и следа. Бледный и растерянный, он неподвижно стоял с вытянутыми по швам руками. Нарушения боевой дисциплины сурово карались в майсурской армии. Гнев Типу мог стоить жизни...

— Кто ты? — спросил Типу.

— Мое имя Сагуна, хазрат! — ответил наик. Не мигая, он смотрел на Типу, на большой зеленый зонт над его тюрбаном, на алый черпак Тауса.

— Почему ты вышел из строя и ударил солдата? — кивнул Типу на Сандерса, который, придя в чувство, сидел на дороге и с тупым видом осматривался кругом.

Тогда Сагуна вдруг решился. Он шагнул к Сандерсу, сорвал с него сумку и вытряхнул ее содержимое. Золотые и серебряные цепочки, кольца и браслеты с мелодичным звоном попадали на землю у самых копыт Тауса, и тот попятился, испуганно фыркая и мотая головой.

— Мой разум не помутился, хазрат! — сказал Сагуна. — Я не мог совладать с собой, когда моя дочь увидела негодяя, который ограбил мой дом и заколол старуху-мать!

Наик умолк, ожидая приговора.

— Это твое? — спросил Типу, указав глазами на лежащие на земле вещицы.

— Было мое, хазрат. Эти вещи достались нам еще от прадедов...

— В таком случае забирай их. Они принадлежат тебе по праву. А эти деньги тоже твои?

— Нет, хазрат, не мои.

— Не твои, говоришь? Дай-ка мне их сюда! — Типу внимательно осмотрел несколько золотых монет. — Это майсурские деньги. Хорошо! Становись в строй и впредь не щади врага!

Обрадованный Сагуна тотчас же собрал драгоценности и встал в строй, а Типу с эскортом поскакал к воротам форта, из которых уже вышли последние арбы с ранеными и больными. Из разбитых ядрами ворот кони с грохотом вынеслись на площадь, и Типу невольно натянул поводья, пораженный ужасным зрелищем.

Вся территория форта была до предела загажена и походила на большую свалку. Служебные здания, военные магазины, склады, казармы и конюшни были разрушены. Всюду чернели пепелища, от которых исходил едкий запах гари. Душный ветер ворошил груды мусора — бумагу, ветошь, окровавленные тряпки. У одной из стен выстроились кресты над свежими братскими могилами.

Белоснежный Таус деликатно переступал с ноги на ногу, боясь ушибиться о чугунные ядра, камни и обломки, которые в изобилии были разбросаны по земле.

— Осмотреть казну, склады, оружейные мастерские и канцелярию! — приказал Типу. — Клянусь Аллахом, никогда не видел таких разрушений. Кто поверит, что недавно здесь был цветущий город!

— Да, хазрат! — вздохнул Лютф Али Бег. — В свое время покойный наваб хотел объявить Беднур своей столицей. Но он тогда сильно заболел лихорадкой, к тому же ему пришлось спасаться от заговорщиков, которые хотели покончить с ним. Помню, когда мы уходили в Шрирангапаттинам, на этой самой площади остались виселицы с телами трехсот предателей.