Бравый сипай опустился на земляной пол и спрятал лицо в ладони. Раскачиваясь всем телом и вытирая слезы, Сагуна вспоминал о погибшей семье. Вдруг в дальнем темном углу послышался слабый шорох. Сипай вскочил на ноги и двинулся в угол, где мать хранила большие корчаги с зерном и гхи и где любила прятаться его дочь. Там, среди дерюг и всякой рвани, которую побрезговали взять грабители, лежал полунагой живой комочек.

— Я знала, абба[117], что ты придешь, — прошелестел голосок.

Силач сипай опустился перед дочерью на колени. Он осторожно взял на руки маленькое, обтянутое прозрачной кожей тельце, прижал его к щеке и заплакал.

— А где дади?[118]

Смотря на него огромными глазами, дочь ответила:

— Ангрез запорол ее штыком.

— Что же ты ела все эти дни?

— Сухое зерно... Дади выкопала в углу ямку, насыпала туда риса и сказала — ешь, если меня убьют...

Сагуна вытер глаза и вышел из дома. В руках он бережно нес чудом уцелевшую дочь — она была легка, словно перышко.

Скрипнув зубами, Сагуна поклялся люто отомстить ангрезам.

Сипахдар Лютф Али Бег был утомлен долгим и опасным рейдом по восставшему Малабару. В ушах у него еще звучали боевые выкрики суровых кодагу, которые, размахивая своими киркутти[119], бросались на майсурских соваров из засад в непролазных чащобах. Не одна сотня соваров осталась вечно лежать в болотах Курга и Балама.

— Я выполнил твой приказ, хазрат!— докладывал он Типу. — Майсурские конные отряды грозой прошли по всему Малабару, карая непокорных раджей и махараджей. Прослышав о смерти Бахадура, многие из них тайком возвратились в свои владения и подняли мятежи. Кодагу изгнали из Меркары твоего наместника брахмана Суббарасайю. Отказался платить положенную дань владыка Балама. Джасусы доносят, что он заключил тайный договор с Компанией.

На лице Типу появилось выражение досады. Волнения на Малабаре отвлекали его от борьбы с ангрезами.

— А христиане? — спросил он. — Опять снюхались с бомбейцами?

— Чаша их неблагодарности полна до краев, хазрат. Все они ступили на тропу измены.

Из-под навеса шатра Типу смотрел на панораму Беднура, на большой английский штандарт, реявший над фортом. С той стороны доносились гулкие пушечные удары и трескотня мушкетов.

— Христиане — чужое племя. Душой они с епископом Гоа. И где поселился христианский поп, туда рано или поздно явятся армии ферингов[120]...

— Не все христиане предатели, хазрат, — заметил Пурнайя. — Сирийские христиане никогда не были замешаны в таких делах. Они полезные для государства люди, потому что торгуют со всем миром.

— Знаю. Но ведь их никто и не трогает, как и торговцев-армян. У них свой духовный владыка. Епископ Гоа для них — никто.

Лютф Али Бег подождал: не скажет ли еще чего-нибудь Типу?

— Несчастливые вести привез я и из Мангалура, — продолжал он. — Киладар Касым Бег сдал крепость ангрезам почти без боя под предлогом, будто она обветшала и оборонять ее невозможно. Так ли это на самом деле — не знаю. Но урон ужасен. На верфях Мангалура погибли шесть многопушечных кораблей и много галиотов, которые повелел заложить твой славный отец, да вечно живет его имя! Джасусы видели, как поднимались в небо столбы дыма над горящим флотом. В прах обратились труды твоих подданных, которые без устали рубили тиковые леса в Гатах и отвозили тяжелые бревна к морю...

В голосе Лютф Али Бега было неподдельное страдание. Незадолго до своей кончины Хайдар Али назначил его мир-бахром[121] нового майсурского флота. Он бы проучил тогда ангрезов и наглых маратхских пиратов, которые мешают торговле Майсура. А флота нет!

— Где Касым?

— Отстранен от дел, хазрат, — доложил Пурнайя. — Ожидает решения своей участи. Он давнишний приятель Шейх-Аяза.

Типу в этот миг проклинал самого себя. И нужно же было ему поспешить с приказом об уничтожении Шейх-Аяза — этого баловня отца! Конечно, двум мечам не поместиться в одних ножнах. Но пошли он Шейх-Аязу подарки и повеление как и прежде нести службу, не был бы разорен Беднур. Хорошо, что никто не знает об этом приказе!

— Покойный наваб пригрел за пазухой змею, и она ужалила меня в сердце, — сказал он. — Чересчур обильные дожди губят посевы, а излишние милости портят людей. Шейх-Аяз — что цапля, у которой перья белые, а мясо черное. Таков же и его приятель Касым. Пусть займется его делом фаудждар Малабара Мухаммад Али.

Воцарилось неловкое молчание. Приближенные стояли, устремив взоры в ковры или зеленый полотняный потолок...

— В чем дело?

Общую мысль выразил Пурнайя:

— Ты же знаешь, хазрат, что Касым и Мухаммад Али — старинные собутыльники...

— Ну и что же? Неужто Мухаммад Али поступится долгом ради прошлой дружбы с человеком, который оказался трусом?

Никто не решился возразить Типу. Вот она, разница между Хайдаром Али и его преемником! Хайдар Али никому не доверял, а Типу склонен верить людям и ждет ото всех ревностного исполнения долга. Слов нет — отважен и удачлив сипахдар Мухаммад Али. Где он — там победа. Благодаря его отваге не однажды почти проигранные битвы превращались в блистательные победы. Однако он без меры горд и самолюбив. Наваб любил его как родного брата, но однажды, прослышав, что сипахдар заигрывает с ангрезами, тотчас же отстранил от дел. Правда, в первой же битве Мухаммад Али проявил такую отчаянную отвагу, что наваб вернул ему звание, и все стало на свое место... А Касым нечист на руку... Ну, да Типу видней. Ему принимать окончательное решение.

— Хорошо, — прервал молчание Типу. — Дело Касыма разберет панчаят[122]. Иди отдыхай, отважный сипахдар. Я доволен тобой.

Лютф Али Бег низко поклонился и вышел.

— Есть ли новости из Карнатика?

— Есть, хазрат, — выступил вперед один из мунши. — Оттуда только что прибыл харкара. Саид Сахиб пишет, что франки бездействуют. Их главнокомандующий проводит все время в своей палатке и, словно женщина из богатого гарема, слушает касыды льстецов. Саид спрашивает, помогать ли ему и дальше провиантом и тяглом...

Типу задумался. Не прошло и месяца с тех пор, как де Бюсси высадился на Короманделе, но он уже успел показать свой характер. Почитать его письма, так можно подумать, что Типу у него в подчинении — столько в них пренебрежения и бестактностей. И изволь еще помогать этому нахалу.

— Сегодня ночью я видел странный сон, — сказал он приближенным. — Будто франк сердечно обнимал меня, нашептывал слова дружбы и клялся в верности. К чему бы это?

Все заговорили наперебой:

— Не к добру, хазрат!

— Может, за спиной у тебя он держит нож!

— Не верь франкам, хазрат!

Типу молча слушал приближенных. Как же все-таки быть с франками? Они остаются на Декане только из-за своих выгод. Условия договора о совместной войне против ангрезов они постоянно не выполняют. Но порвать с ними невозможно. К кому обращаться тогда за боеприпасами, мушкетами и пушками? Потом решительное столкновение франков с ангрезами неизбежно. Судя по докладам джасусов, идут крупные передвижения мадрасских войск в сторону крепости, занятой маркизом де Бюсси.

— Пусть Саид Сахиб помогает франкам, — сказал Типу. — А их артиллеристы помогут нам взять форт Беднура.

Вошел арзбеги[123] и стукнул серебряной булавой об пол.

— Вестники из Анантапурама, хазрат! — доложил он.

Типу и его приближенные с интересом глядели на пожилого джукдара с седеющей бородой. У его молодого спутника из-под чалмы выглядывал окровавленный лоскут. Вестники были запылены и утомлены.