Чередование эйфории и отчаяния проходит через все впечатления о путешествиях. Оно приводит письмо в движение. Подавленность, которая чувствуется в «Происшествиях», нельзя списать на одни только тяготы длительного пребывания в стране. Она также связана с фазой спада, следующего за возбуждением, с перипетиями желания и с тем, что письмо всегда следует за наслаждением, не совпадая с ним полностью.

В своей последней статье «Никогда не получается сказать о том, что любишь», посвященной Стендалю, Барт очень резко пишет об этих периодах пребывания в Марокко. Он уточняет, что по случаю этой ссылки хотел добиться настоящего разрыва с прошлым и найти свободу сердца.

В отличие от Стендаля Барт был не в состоянии избавиться от своих обязательств и найти приемную страну, в которой мог бы лишь предаваться наслаждениям, быть самим собой, не испытывая необходимости связывать себя с какой-либо коллективной сущностью. Он оказался в двусмысленной ситуации, содержащей в себе этическую дилемму, на которую он косвенно намекает в тексте, начатом в 1970 году в Марокко, – предисловии к итальянскому изданию «Азиаде» Пьера Лоти, которое Барту заказал его друг Франко Мария Риччи. В этот текст он переносит основные мотивы своей тогдашней жизни: сравнение Марракеша и Стамбула из романа, дрейф у Лоти и ощущение наследства без наследников, которое он, возможно, испытывает в Марокко, его собственное положение и положение путешественника («Сто лет спустя, то есть в наши дни, каким бы был ориентальный фантазм лейтенанта Лоти? Скорее всего, какая-нибудь арабская страна, Египет или Марокко»[787] – две страны, в которых Барт жил). Все это указывает на прямой перенос. Более уклончиво пассажи о гомосексуальности и разврате намекают на иное, но не менее поразительное сходство.

С эстетической точки зрения Барт также отождествляет Лоти со своим собственным подходом, а не наоборот: определение происшествия как легкой складки и нулевой степени фиксации, как и различение Лоти-персонажа и Лоти-Автора, Лоти I и Лоти II, предвосхищающее его собственный автопортрет, – способы подчеркнуть поэтическое искусство самого Барта. Отождествление заметно даже в ляпах или ошибках: он два раза упоминает знаменитый дом Лоти как «его дом в Андае», тогда как фотография Лоти среди его экзотических сувениров была сделана в доме в Рошфоре[788]. Этот сдвиг важен, поскольку он показывает, что Барт связывает Лоти со своими отцовскими и материнскими корнями: морской офицер, как и его отец, Лоти воплотил в себе неосуществленные возможности его истории и рассказал о них; исследователь и авантюрист, как и его дедушка по материнской линии, он фотографируется в доме (для Бенже это дом в Виль-д’Авре, но Андай остается для Барта знаком, указывающим на материнские корни) в окружении своих трофеев. Но, самое главное, в этом тексте появляются первые размышления о понятиях проживания (résidence) и пребывания (séjour), более нюансированные, чем та формулировка, которую он даст в 1980 году. Барт пишет здесь о трех возможных стадиях отчуждения от родины: путешествие, пребывание в другой стране и натурализация. Лоти оказывается то туристом, то резидентом, то гражданином (в качестве офицера турецкой армии). Хотя третья стадия отчуждения ему не знакома, Барт переживает переход от первой стадии (путешествие) ко второй (проживание), как раз когда пишет это предисловие. Тогда он дает тонкое определение трудностей, связанных с «пребыванием», при котором субъект лишен как «этической безответственности туриста», так и ответственности гражданина. Этот промежуточный статус дает возможность стать парадоксальным существом, не поддающимся классификации. Это состояние, которое Барт в другом месте мог бы назвать нейтральным, состояние, которое всегда повторяется и угрожает приостановкой. В пространстве проживания «субъект может нырнуть на дно: то есть скрыться, спрятаться, ускользнуть, одурманить себя, раствориться, исчезнуть, отлучиться, умереть для всего, что не является его желанием»[789].

Этому идеальному аспекту опыта длительного пребывания в чужой стране (представленному в статье о Лоти, которую счел «блистательной» Альтюссер, прочитавший ее в «Новых критических эссе» в 1972 году), вожделенному уходу в себя, развеивающему все страхи, противоречит гораздо более проблематичный аспект, связанный с неизбежными обязательствами. Перед отъездом Барт тщательно проработал три своих курса о Прусте, Жюле Верне и Эдгаре По, но вынужден подстраиваться к новой аудитории, сильно отличающейся от более подготовленной публики в Практической школе высших исследований. В Рабате это главным образом студенты, учащиеся на лиценциатов, или студенты второго цикла на семинарах. С февраля забастовки мешают проведению занятий. Ситуация еще больше обостряется в июле в момент неудачной попытки военного переворота в Схирате. Маоистские требования большинства студентов, которых поддерживают многие марокканские преподаватели и сочувствующие французские специалисты, снова приводят к триумфу речи, которая так мешала Барту в Париже в 1968 году. Присутствие в 1969/70 году на филологическом факультете дюжины китайских студентов создает условия для соперничества политических группировок, связанных с иностранными культурными центрами: советский центр и квартал возле апельсиновой рощи, в котором поселились китайские студенты, также оказываются главными местами сбора членов Союза марокканских студентов и центрами протестного движения. В синематеках советского и французского культурных центров также разражаются политические и идеологические дебаты[790].

То, что Барт не может, подобно Стендалю, свободно извлекать выгоду из избранной страны проживания, вызвано не столько личными решениями, сколько исторической трансформацией. Но его меланхолия – не только следствие зависимости и обилия обязанностей. Она также связана с тем, что он испытывает давление смерти; меланхолия превращает отказ от политической ангажированности из проявления эгоистического желания сохранить в неприкосновенности собственную индивидуальность в потерю интереса к внешнему миру, грусть, тоску. Поэтому в «Происшествиях», собранных из всего, что попало на глаза, повсюду фигурируют пятна, «пятно оранжевой грязи спереди», пятно на брюках «молочной белизны», «пятно, легкий след как будто от голубиного помета на капюшоне незапятнанной чистоты», «муха, начинающая смущать только спустя некоторое время», «грязь блошиного рынка», но кроме этого появляется цвет джелаб, «дикая роза в чашке чая с мятой» на базаре в Марракеше. Некоторые записи посвящены кратким приездам, проведенным в обществе друзей – Робера Мози, Франсуа Валя, Северо Сардуя, – и, возможно, были сделаны до 1969 года, например вот эта: «В Ито, среди широкого и благородного пейзажа, один из нас в шутку (это подчеркивается) дает изображение голой женщины (из какого-нибудь Play-Boy) юному Мохе, продавцу камней: улыбка, сдержанность, серьезность, отстраненность мальчика»[791]. В других говорится о времени, когда он преподавал, о студентах, преподавателях-французах. Но чаще всего сценки эти ценны не столько описываемыми обстоятельствами, сколько тем, что можно назвать пуантилизмом: момент и четко определенная точка реального, как раз и являющаяся тем, что в Camera lucida Барт определяет как punctum в фотографии: «Ибо оно значит в числе прочего: укус, дырочка, пятнышко, небольшой разрез, а также бросок игральных костей. Punctum в фотографии – это тот случай, который на меня нацеливается (но вместе с тем делает мне больно, ударяет меня)»[792]. То, что пронзается взглядом и что пронзает сердце стрелой в ответ: грязь, бедность, невзгоды, интерес, то, что цепляет и удерживает (сексуальность). «Происшествия» походят на моментальные снимки в том смысле, что в них нечто продлевается, как в фотографии. Это нечто – полная противоположность наслаждения. Это остаток, момент, в который реальность, обобщаясь, дереализуется. В этом мире возможностей, который открылся в Марокко и может предложить много молодых людей (разумеется, за деньги), Барта охватила настоящая лихорадка физического контакта. Момент письма, «заметок», как выразился один мальчик («Вы делаете заметки?»[793]), – это минута покоя, когда сохраняется лишь ясное, порой мучительное свидетельство о том, что было.