Без сопутствующей ситуации, в отсутствие контекста произведению трудно придать смысл, наложить на него сетку координат или передать его в качестве знания, хотя Барт и будет искать решения, которые позволили бы это сделать, и станет последовательно применять структуралистскую программу к литературе (в работе «О Расине» и в ряде статей этого периода). Но для начала он решает заняться практическим языком. Последняя причина, вероятно, также связана с политической ситуацией. Приход к власти генерала де Голля в 1958 году существенно сократил возможности для левой критики. Колониальный вопрос, который так занимал Барта в 1950-е годы, близок к разрешению, и этим разрешением занимаются правые. На откровенную обеспокоенность антидемократическим характером власти, установленной 13 мая 1958 года, выраженную в анкете Бланшо и Масколо, Барт отвечает четко и ясно: события меняют предмет интеллектуального оспаривания. Речь идет уже не о том, чтобы разоблачать фашизм, а о том, чтобы понять уловки, организацию ценностей такой власти на всех уровнях. Нельзя больше довольствоваться поверхностной, активистской оппозицией, необходимо отказаться от жестов, взятых из революционного арсенала, чтобы заняться долгосрочной работой, которая бы позволила бороться с идеологической регрессией, принесенной таким явлением, как голлизм.

Несколько месяцев спустя Барт публикует во France Observateur очень резкую и политически ангажированную статью о «Мемуарах» де Голля, на примере которых пытается продемонстрировать свои убеждения: если с появлением де Голля любая критика вдруг начинает давать осечку, следует понять причины этой осечки. Одна из них – опрокидывание политики на литературу, сакрализирующую героя и переводящую историю в метафизический план.

Литература как ценность или как экзорцизм одновременно снимает подозрения в фашизме и блокирует возможности критики. Перед лицом этого факта, вероятно, следует не распространяться о другом понимании литературы, менее сводимой к идеологии, и причислить себя к интеллектуалам, а не к писателям. Но поскольку именно интеллектуальная жизнь в этот момент претерпевает повсеместные изменения, ослабление голоса Барта-критика и Барта-журналиста, уменьшение числа изданий, в которые он пишет, и уход в науку можно рассматривать как выбор, подсказанный самой ситуацией.

По всей видимости, именно в этом контексте следует рассматривать и эпизод с неподписанием «Манифеста 121», который так часто ставили Барту в вину, хотя это логически вытекает из того, как он в данный момент мыслит изменение функции интеллектуала. Бланшо и Масколо, активно включившиеся борьбу с Пятой Республикой, готовят текст с выражением протеста против войны в Алжире, который в дальнейшем будет не раз корректироваться, – Бланшо вспоминает о «бесчисленном количестве встреч, почти ежедневных»[583]. Констатируя факт распада колоний, манифест указывает на политическую роль армии в конфликте и разоблачает практику пыток, противоречащую «демократическим институтам». Декларация права на неповиновение заканчивается тремя положениями, по которым нет единодушного согласия даже среди самих подписавших:

Призыв к неповиновению произвел на всех глубокое впечатление, и это объясняет, почему из всех многочисленных антивоенных инициатив той эпохи именно этот манифест стал историческим.

Когда летом Масколо, Шустер, Надо́, Пуйон, Пежю и Лейрис обращаются к интеллектуалам и писателям с предложением подписать манифест, некоторые из них обеспокоены законностью такого рода призывов. Барт ведет долгие споры на эту тему с четой Морен, и на редколлегиях Arguments все только об этом и говорят. Клод Лефор, Жан Дювиньо и Эдгар Морен решают составить свое «Обращение к общественному мнению», которое выйдет через месяц после манифеста (опубликованного 6 сентября 1960 года в журнале Vérité-Liberté) в ежемесячнике Федерации национального образования. Этот текст, твердо стоящий на позициях пацифизма и оппозиции военной власти, требовал немедленного прекращения военных действий и начала мирных переговоров в Алжире. Его подписали несколько десятков интеллектуалов помимо членов редколлегии Arguments: Этьембль, Мерло-Понти, Жак Ле Гофф, Поль Рикёр, Жак Превер, Жан-Мари Доменаш и др. Интеллектуалы, поддерживающие Фронт национального освобождения, выступают с критикой этой инициативы, показавшейся им мягкотелой. Но вторая петиция объединила тех, кто отказался призывать к незаконным действиям, при этом соглашаясь, что протест необходим. Помимо того что позиция Барта отражает его социальное окружение в этот период (в дружеском отношении он более близок к Эдгару Морену, чем к Масколо и Надó), она также указывает на его более глубокое убеждение, что революционный активизм в современном обществе не имеет смысла. Он не верит в псевдополитическое оружие протеста, о чем ясно пишет в статье «О режиме генерала де Голля». Более неявным образом, возможно, сам его статус «воспитанника нации» удерживает его от того, чтобы выступить против Республики и проявить неподчинение. В любом случае нельзя не отметить, что он снова пытается занять позицию, которую считает наиболее правильной, несмотря на риск разойтись со многими из друзей (как покажет время) и с самой историей, в которой остался только «Манифест 121» и его исключительная смелость (стоившая некоторым из подписавших нескольких дней тюремного заключения и обысков в квартирах). Восстановление контекста этого события позволяет снять с Барта обвинение в политической пассивности. Если он предпочитает призыв Лефора и Морена, то не из-за безразличия или покорности государству, но из-за глубокого понимания протестного жеста и его идеологических последствий. Он регулярно возвращается к теме недоверия к любым героическим установкам, которые превращают действие в позу, неизменно отмеченную своего рода ложью[584]. Этот эпизод, как и уход в науку, раскрывает его сомнения в отношении возможностей выражения, доступных критически настроенному интеллектуалу.

Что касается войны в Алжире и режима де Голля, Барт по-прежнему убежден, что писатели должны объединиться друг с другом, чтобы наметить возможную программу совместных действий. Когда Бланшо выражает желание продолжить это начинание за рамками манифеста, путем создания международного журнала, Барт без колебаний присоединяется к нему. Всегда чутко прислушивающийся к интеллектуальным инициативам, на этот раз он осознает, что изменения очень глубоки и требуют совершенно нового поведения, в чем он всецело согласен с Морисом Бланшо, хотя и формулирует это в более спокойных выражениях: вероятно, он гораздо меньше верит в возможность реального существования коммунизма мысли. Если Бланшо может написать в проекте журнала, что «мы приближаемся к радикальному движению времени… таким образом, нужно попытаться ответить на эту огромную загадку, которую представляет собой переход от одного времени к другому»[585], Барт в этот момент ограничивается поисками конкретных инструментов разоблачения и демистификации идеологии. Вероятно, его политизация носит не столь философский характер, хотя и он убежден, что голлистское государство – главный виновник краха интеллектуальной жизни во Франции[586].