«Пугает барон, пугает», — думал Деникин. Но, вернувшись к себе в вагон, сверил донесение по карте. Выходило, что большевики собирались нанести главный удар по Добровольческой армии, выдвинувшейся к Орлу. Несколько минут генерал обдумывал создавшееся положение. Если все, что сообщал Врангель, верно, то стратегически этим ударом красные преследовали цель отсечения Донской армии от Добровольческой и разгрома последней; политически — достигалось разъединение добровольчества и казачества.

Деникин не любил барона Врангеля и знал, что барон давно плетет против него тонкую паутину интриг. Еще во время своего наступления на Царицын Врангель ежедневно слал в Ставку нервные, требовательные, временами оскорбительные телеграммы, доказывая в них превосходство своих стратегических и тактических прожектов. Порой казалось, что он пишет свои депеши не чернилами, а ядом и желчью.

Неприязнь к Врангелю побудила Деникина оставить без внимания и это его серьезное предупреждение.

Вечером Деникин со своим штабом отправился в Николаевский собор на молебен. Согласное пение певчих, набатный бас дьякона, запах талого воска и горклый дымок ладана — все это, привычное с детства и столь милое сердцу, отвлекло генерала от неприятных раздумий. Телеграмма Врангеля забылась сама собой.

За чуть сутулой спиной Деникина топтались прибывшие вместе с ним из Ставки штатские люди, члены Особого совещания: Астров, Бернацкий, Челищев, Змиев. Деникин знал: помыслы их сейчас заняты Москвой, Кремлем, министерскими портфелями.

«Смотрят на мои погоны и видят во мне богоданного спасителя России. Разные люди, а все, как один, болтуны. В Москве придется всех их вытолкать. Военная диктатура не терпит словоблудов», — думал генерал, осеняя свой китель мелкими крестами. Он чувствовал, что изо всех углов переполненного собора сотни глаз смотрят на него, как на икону.

После молебна Кирилл Георгиевич Змиев втихомолку шепнул генералу на паперти собора:

— Ваше превосходительство, протопресвитер отец Георгий Шавельский показывал мне памфлет барона Врангеля, направленный против вас. Отец Георгий познакомил с этим наветом многих генералов. И даже больше того — показывает его офицерам.

Деникин повернулся лицом к Змиеву.

— Интрига уже давно плетется вокруг меня, но я не придаю ей значения. Я испытываю только чувство брезгливости, когда она доходит до моих ушей. — Генерал приложил пухлую ладонь к околышу фуражки. — В двадцать один час я жду вас и всех членов Особого совещания у себя в салон-вагоне. Настало время огласить положения, которых правительство должно придерживаться в своей деятельности.

Деникин взял под руку председателя Особого совещания генерала Лукомского, очень похожего на него самого, вместе с ним сошел со ступеней мимо конвоя с обнаженными шашками и сел в открытый серый автомобиль с желтыми спицами на колесах. Возле собора, теснимая конными казаками, гудела толпа чиновников и домовладельцев; охрана не пропустила их на молебен.

По дороге на вокзал главнокомандующий сообщил Лукомскому содержание телеграммы Врангеля.

— Цель этой телеграммы — выклянчить у вас резервы, — сказал Лукомский.

— У меня нет резервов… Все мои резервы брошены на Махно. Кстати, есть ли успех на этом участке? Скоро ли повесят этого разбойника?

— Ничего утешительного нет, Антон Иванович. За последнюю неделю Екатеринослав трижды переходил из рук в руки и в конце концов остался за батьком… В руках махновцев Мелитополь и Бердянск, они взорвали там артиллерийские склады. Вчера мужицкая кавалерия ворвалась в Мариуполь, а это ведь в ста километрах от нашей Ставки… Махновцы атакуют Синельниково и угрожают Волновахе. По приказу Ивана Павловича Романовского в районе Волновахи сосредоточены Терская и Чеченская дивизии и бригада донцов. Общее командование над этими частями поручено генералу Ревишину, он смел и энергичен. Тринадцатого октября генерал Ревишин перешел в наступление по всему фронту. Наши войска в течение месяца наносят один за другим сокрушительные удары по бандам и разбивают их. Но банды, распылившись, тут же пополняются и начинают действовать снова.

— Сколько у Махно сабель? — живо спросил Деникин.

— На этот вопрос вряд ли ответит сам Махно. По одним сведениям — десять тысяч, по другим — сорок. Много банд действуют самостоятельно и только организационно связаны со штабом Махно.

— Этот дьявол полнейшая для меня загадка, — признался главнокомандующий. — Совсем недавно под Уманью он попал в полное окружение: с севера и запада его зажали петлюровцы, с юга и востока — части генерала Слащова…

— Это верно. Казалось бы, положение его безвыходно. Но он атаковал, разбил два полка Слащова и снова вырвался на восток и, как всегда, к Днепру. Они летели на сменных подводах и на конях. Быстрота фантастическая: тринадцатого сентября — Умань, двадцать второго — Днепр, двадцать четвертого — Гуляй-Поле. За одиннадцать суток свыше шестисот верст! Невольно позавидуешь такой маневренности.

— Вы слишком восторженны, — нахмурился Деникин. — Пошлите телеграмму Слащову — пусть немедленно кончает с этим выродком. Когда Махно будет уничтожен, я переброшу корпус Слащова на усиление Добровольческой армии. — Несколько минут Деникин молчал, окидывая взглядом переполненную толпой главную улицу Чарусы. — Объективно махновщина — положительный фактор для нас на территории, занятой врагом, и ярко отрицательный, когда он действует на нашей территории.

— Это истина, которую хорошо усвоили большевики.

Вечером в ярко освещенном салон-вагоне собралось Особое совещание, на которое пригласили сторонника абсолютной монархии, руководителя «Братства Животворящего креста» священника Востокова.

Змиев сел на противоположном от Деникина конце стола. Он старался держаться в тени. Его репутация была замарана связями с гетманом и Петлюрой, и до поры до времени он старался не бросаться в глаза, не напоминать о себе.

В последнее время во всех партиях дискутировался вопрос о главе правительства. По неясным для Деникина причинам все упорно предлагали на этот пост гражданское лицо. Называли Челищева, Кривошеина, Соколова. По мнению Змиева, никто из названных лиц не годился. Появление Востокова обрадовало Змиева: если бы стали выдвигать кандидатуры, отец Востоков мог назвать его имя. Они давно знали друг друга и были связаны родственными отношениями: священник доводился троюродным братом жене Кирилла Георгиевича.

Можно было предполагать, что Деникин собрал совещание именно с целью избрать главу правительства; еще каких-нибудь десять — двадцать дней, и белые войска войдут в Москву.

Деникин опустился в резное дубовое, похожее на трон, кресло и ясным голосом, отчеканивая каждую букву, проговорил:

— Приказываю Особому совещанию принять в основание своей деятельности следующие положения моих словесных и письменных заявлений и указаний. Первое. — Он поднял кверху палец. — Основа всех основ белого движения — единая, великая, неделимая Россия, защита православной веры и борьба с большевизмом до полного его уничтожения. Второе. — Он поднял второй палец. — Военная диктатура. Всякое влияние отдельных политических партий надлежит отметать. Всякое противодействие власти, откуда бы оно ни исходило, — карать. Смертная казнь — наиболее действенное наказание…

— Как вы мыслите власть? — перебивая главнокомандующего, бестактно спросил отец Востоков и поправил на малиновой рясе тяжелый серебряный крест.

— Вопрос о форме правления — дело будущего. — Деникин недовольно поморщился и зажал седой клинышек бородки в кулак. — Я полагаю — мы должны стремиться укрепить связи с казачеством путем создания южно-русской власти… Внешняя политика — национальная, русская… Невзирая на возникающие иногда колебания в русском вопросе у союзников, идти с ними до конца. Другая комбинация морально недопустима и реально неосуществима.

Все это давно было знакомо Змиеву. «Надеяться на милости Деникина не приходится. Антон Иванович сугубо военный человек, терпеть не может штатских и постарается протащить в свое правительство одних генералов, — подумал Змиев, и вдруг отважная мысль пришла ему в голову: — А если стать к нему в оппозицию? Врангель и все казачьи атаманы терпеть не могут Деникина. Переметнуться сейчас на сторону Врангеля, высказаться в его пользу, и, когда барон свалит старого упрямца, мое выступление не будет забыто… Впрочем, действовать нужно осмотрительно. Сейчас еще не время».