— Это дело рук немецких шпионов, так я полагаю, — проговорил губернатор.
— Возможно, вполне возможно, — согласился Змиев и тут же, давая понять, что не сомневается в осведомленности губернатора, спросил: — Как на ваш взгляд — Верден устоит?
— Падет. Полагаю, что падет… Хотя выступление Румынии и объявление Италией войны Германии нарушило равновесие сил в нашу пользу.
— Ну, а как у нас в городе — сильны революционные элементы? — спросил Змиев. — Интересуюсь, как член Государственной думы.
— Есть, есть беспокойные элементы. В частности, и на вашем Паровозном заводе, — нахмурившись, ответил губернатор.
— А вы их пошлите на фронт.
— Невозможно. Кто-то должен делать снаряды.
В столовой приятно прозвонили часы.
Губернатор внимательно посмотрел в глаза собеседника, выдохнул:
— Как по-вашему, кто проиграет войну?
— Бесспорно Германия, — уверенно ответил Змиев. — Нам известно, что в этом году генерал Людендорф заявил кайзеру, что ему не удастся добиться победы, и потребовал кончать войну. В руки нашего командования попал прелюбопытнейший документ — тайный план германского генштаба. Он настолько забавен, что я прихватил с собой копию. — Змиев достал из внутреннего кармана визитки сложенный вчетверо лист бумаги.
— Читайте, — взмолился нетерпеливый старичок.
Развернув бумагу и держа ее в отведенной руке, Кирилл Георгиевич принялся читать:
«1. Перемирие будет заключено раньше, чем какая-либо вражеская армия пересечет границы Германии. 2. После поражения наша родина останется целой и невредимой. 3. Основные конкуренты Германии в мировой экономике и торговле будут настолько ослаблены, что, когда все будет закончено, немцы вытеснят их с мировых рынков гораздо раньше, чем им удастся подняться на ноги. 4. После войны возникнет экономическая сумятица и произойдет промышленная революция. Мы будем восстанавливать класс против класса, государство против государства, пока у стран не окажется столько дел у себя дома, что они не смогут заниматься нами. 5. Если будет необходимо, мы можем разделить нашу родину на части, с тем чтобы вновь собрать их воедино в стратегически важное время. 6. Основная борьба разгорится после войны. Оружием ее будет пропаганда, цену которой мы знаем. Среди союзников начнется разлад; они будут стремиться схватить друг друга за горло, подобно своре дерущихся псов».
— Ну, мне пора ехать… Дела и обязанности. — Змиев поднялся, учтиво поклонился.
Губернатор взял его руку, долго держал в своей.
— Кирилл Георгиевич, могу я говорить с вами откровенно? — прошамкал он из-под седых усов.
— Да, да, пожалуйста, я с тем и приехал, — поглядывая на часы, ответил Змиев.
— Гучков сообщил мне о вашем приезде в Чарусу и дал понять, что вы располагаете некоторыми неофициальными сведениями. Вот его письмо. — С огромного, как бильярдный, стола губернатор взял конверт, протянул его заводчику. — Я знаю, что государь император желает разогнать Государственную думу, заключить с Германией сепаратный мир и затем все силы империи обрушить на революцию… Мне известно также о тайной переписке государя с братом императрицы, герцогом Гессенским, который предлагает начать переговоры о мире. Знаю и о письмах, посланных государю из Вены фрейлиной императрицы Васильчиковой, с предложением мира от имени кайзера Вильгельма… Правда ли, что обо всем этом уже наслышан английский посол Джордж Бьюкенен?
Змиев вынул из конверта письмо, развернул его, узнал торопливый, размашистый почерк Гучкова.
— Мне известно, что в английском посольстве за обедом обсуждался вопрос о настроениях правящих кругов, — продолжал губернатор, пытливо всматриваясь в спокойное лицо Змиева.
— Боюсь, что не скажу вам ничего определенного. До меня доходили слухи, будто французские и английские дипломаты и наши видные политические деятели считают: некоторые государственные перемены могут предупредить революционный взрыв и спасти Россию, — уклончиво ответил Змиев, не понимая, к чему клонит губернатор, заговорив с ним о таких щекотливых вопросах.
Губернатор тяжело вздохнул, прошелся по кабинету, взял со стола разрезной нож и стал вертеть его в руках.
— Губернский предводитель дворянства говорил мне, что в петроградском негласном кружке, членом которого вы изволите состоять, решено захватить между Ставкой и Царским Селом императорский поезд, вынудить согласие государя на отречение от престола, затем при помощи воинских частей, на которые можно рассчитывать, низложить правительство и составить новый кабинет.
— Зачем вы говорите мне всю эту дребедень? Ни в каких тайных кружках, ваше превосходительство, я не состоял и состоять не намерен, — возмутился Змиев.
— Говорю я это затем, Кирилл Георгиевич, чтобы в наши тревожные дни общественные круги, которые вы представляете, не забыли о верных слугах отечества.
— Ну, мне пора. — Змиев еще раз протянул руку, раздумывая над тем, что раз губернаторы затевают такие разговоры — песенка Николая II спета.
Губернатор его не задерживал.
Змиев поехал на утилизационный завод. Выхоленные орловские рысаки понесли его по нерадостному Змиевскому шоссе, над которым плыли розовые облака. Городовые, расправив ладонью усы, почтительно козыряли. Змиеву. Кирилл Георгиевич, развалившись на кожаном сиденье, размышлял о том, что иным дельцам, вроде Базиля Захарова, война принесла одни барыши, а у него изувечила сына.
«Пожалуй, и не узнаю своего наследника. Какое страшное несчастье — отцу не узнать своего единственного сына!» Какое-то неприятное воспоминание мучило Змиева. Он сдвинул кожу на лбу, силясь сосредоточиться. «Да, отравленный газом нищий на паперти!» Рукой Змиев коснулся неподатливой спины кучера.
— Напомнишь: тому нищему, что сидел на паперти, предоставить работу в обозе.
— А вы спросили его — пойдет он или нет? Не каждому охота на бочку садиться.
Разбитое, все в выбоинах шоссе петлисто поднималось вверх. Жеребцы все чаще сбивались с рыси, переходили на иноходь — тряский шаг. Уныло потянулись приземистые мазанки поселка Качановки, в которых квартировали рабочие Паровозного завода, ассенизаторы, резники. Многие окна с выбитыми стеклами были заткнуты цветными подушками, тряпками, зипунами.
За бойнями, под железнодорожным мостом, в экипаж на полном ходу вскочил всклокоченный, с опухшим от пьянства лицом, сильный мужчина; крупный его нос был сбит на сторону. Большие сиреневые глаза, в цвет вышитой косоворотки, преданно остановились на лице Змиева.
— Почет-уважение, Кирилл Георгиевич!
Мужчина протянул большую жилистую руку, но Змиев ее будто и не заметил.
— Ну, как, Степа, жизнь? — любуясь ладно сбитой фигурой своего старшего рабочего, спросил он.
— Дозвольте сесть. — И, не дожидаясь ответа, Степан ловко вскочил на козлы и свесил ноги в лаковых сапогах, повернувший, к Змиеву. — Прикажите уволить Иванова, неодобрительно о вас отзывается, людей на бунт подымает.
— Это наших рабочих-то! — Змиев засмеялся. — Да им революция и спьяну не снится, это же холуи стражников и городовых. А за Ивановым следи — рабочий-металлист. Увольнять не стоит, такого механика ни за какие рубли сейчас не сыщешь. Поживет с нашим народом, растворится в нем и сам люмпеном станет. Пристрастится к водке, а за рюмкой о политике думать некогда…
— Ой, много беды может наделать такой бывалый человек. Через огонь, и воду, и медные трубы прошел, — осипшим голосом ответил Степан, и показная ласковость исчезла из его глаз, уступив место черной злобе. — Бунтарство в нем живет, как в булыжнике искра. Ударь его — полетят искры; а случись поблизости солома — не миновать пожару.
За поселком на шоссе сутулился приземистый закопченный завод. Над дубовыми резными воротами жестяная вывеска, будто икона:
«УТИЛИЗАЦИОННЫЙ ЗАВОД К. Г. ЗМИЕВА»
Стоит завод в стороне, на взгорье. За несколько верст к северу, охваченный пылающими на солнце языками черепичных крыш, горит, не сгорая, большой город, день и ночь дымит трубами Паровозного завода. За забором завода простерлась пустая, утомительно бесконечная степь. Медная, глинистая земля словно окислена зеленью трав. Мимо городских окраин, мимо боен и свалок чешуйчатой змеей сползает шоссе, прозванное Золотым шляхом. Здесь и названия все какие-то иронические: Золотой переулок, Золотой тупик, Золотой въезд. Дни и ночи дребезжат на шляху ветхие бочки ассенизаторов, тянутся унылыми караванами, и кажется — нет им ни начала, ни конца.
