Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Батько, это правда, що красные тебе предлагают командовать у них дивизией? — льстиво спросил по дороге Каретник.

— Красные дивизию дают, белые — звание генерал-лейтенанта. Видать, и тем и другим мой талант нужен, — ответил Нестор Иванович.

Приехали в лечебницу. Махно постучал в обитую войлоком дверь. Щелкнул английский замок, и на крыльце появилась Анна Павловна Змиева, сожительница Полонского. Из донесений контрразведки батько знал, что она должна его отравить.

Они сразу узнали друг друга. На одно мгновение Анна Павловна замерла, красивое лицо ее побледнело, губы задрожали. Она совсем растерялась, и в ее взгляде Махно прочел подтверждение всех доносов на Полонского.

Вчетвером вошли в комнату. Жалюзи на окнах были спущены, в темноте Махно едва разглядел койку, на которой в бреду лежал Полонский, сваленный тифом. В комнате сидели адъютант Полонского подпоручик Семенченко и коммунист Иванов, оставленный для подпольной работы на Украине. Оба они, узнав Махно, не произнесли ни слова, только иронически улыбнулись.

Полонский то терял сознание, то снова приходил в себя. Он как бы качался на туманных волнах неверного, лихорадочного сна. На короткие мгновения он узнавал Махно, но язык его деревенел, а когда приходило забытье — мысли кидались вскачь и хитро заплеталась торопливая, бредовая речь. Он разрывал фразы на клочья:

— Обманутые! Да, да, вбить в голову, и семьдесят пять процентов пойдут за нами. А-а-а-а… пить!.. Агитаторов пошлите, пошлите нам как можно больше агитаторов!..

Батько постоял над метавшимся Полонским; склонив свою большую патлатую голову, послушал его бред. Потом, словно в рассеянности, уставился на молчавшего Иванова, перевел взгляд на кусавшего губы Семенченко, потом на Зяблюшу, которая то краснела, то бледнела. Сзади него тяжело переминались с ноги на ногу Каретник и Клейн. Они знали, что Махно вершит судьбы людей, как ему заблагорассудится.

— Вот мучается хлопец, — буркнул батько, достал из широкого галифе маленький браунинг, придержал рукой мокрую от пота голову Полонского и, вставив ему в ухо дуло, нажал курок.

На выстрел поспешно вошел хозяин дома, ветеринарный врач Коралев, курносый, с растрепанными волосами, в пенсне.

— Василий Митрофанович, назначаю тебя главным терапевтом армии, — сказал Махно.

— Помилуйте, я ветеринар.

— Вот и хорошо. В пику гомеопатам, будешь лечить моих людей лошадиными дозами.

— Напрасно ты, батько, убил его, допросить надо было сначала, — заикаясь, проговорил Каретник, ощущая в затылке холодок страха. Он вспомнил, как на совместном заседании штабов двух банд — Григорьева и Махно — Нестор Иванович неожиданно для всех наповал уложил из маузера своего соперника и конкурента в кулацкие вожди.

В соседней комнате, разбуженный выстрелом, заплакал ребенок. Зяблюша, опрокинув стул, бросилась к нему.

— Когда же ты его допрашивать будешь, если у него температура сорок? Именем военно-революционного совета армии одобряю поступок главнокомандующего, — льстиво сказал Клейн и неприязненно посмотрел на Иванова.

Механик вынул из кармана какую-то бумажку, скомкал и проглотил ее. Это движение, а еще больше бесстрашное и презрительное выражение умных блестящих глаз Иванова поразили Махно. Против своего обычая, он решил откровенно поговорить с этим человеком, узнать, чего он хочет, почему так спокоен, наперед зная, что его ждет участь Полонского.

XIX

Махно слыхал об Иванове, знал, что в свое время этот человек по поручению большевистской партии занимался повстанческим движением, что под его влиянием отряд Убийбатько неудержимо стал тяготеть к большевикам. Он сам решил допросить ненавистного ему пленника. Контрразведка помещалась в подвалах Бабушкинской школы, верхние этажи которой занимал тифозный лазарет. Схваченные на улицах гимназисты таскали в классы со двора школы солому, покотом укладывали на нее тифозных. У ворот два санитара с драгунскими саблями на боку били водовоза, отказавшегося везти с Днепра шестнадцатую бочку для больных. Махно спустился в подвал.

На скрип двери Иванов повернулся. Чтобы убить время, он при чахоточном свете, проникавшем в камеру через высокое окошко, читал надписи, нацарапанные на покрытых плесенью и паутиной стенах. При всех властях, занимавших город, школа служила тюрьмой, поэтому на стенах подвала соседствовали самые противоречивые изречения и призывы — целая поэма человеческих страстей, записанная в короткие, богатые воспоминаниями часы между смертными приговорами и их исполнением. Махно увидел на стене корниловский шеврон и рядом с ним коричневую, кровью нарисованную пятиконечную звезду. Ниже такими же коричневыми буквами было написано: «Нас предал Т.»; а еще ниже нацарапано стеклом: «Мы умираем, но живы наши дети, которые отомстят вам за нас». Слово «дети» написано через ять.

Иванов кивнул на табурет и, не дожидаясь вопроса, насмешливо сказал:

— Видал я твоих анархистов, разговаривал с ними. Недалекий народ. Мелковатый.

Неподвижное лицо Махно покрылось тусклой бледностью, он раскрыл рот, обнажив больные десны, но механик не дал ему говорить.

— Ты не пыли, Нестор Иванович, сначала выслушай меня. Никогда не мешает послушать врага, а я тебе враг заклятый и вечный, ибо ты предатель революции.

— Это ваше московское правительство обманом захватило власть и ведет социальную революцию к гибели! — Узенькие глазки Махно угрожающе сверкнули.

— Не перебивай, выслушай меня, а потом я буду слушать твой приговор. Я знаю, ты пришел убить меня, потому что правда глаза тебе колет. А я и те товарищи, которые меня послали, ведут за собой людей силой правды. Наше оружие — правда. А твое оружие — невежество и насилие.

— Ну, ну, продолжай. Казнить тебя я всегда успею.

— Неужели две русские революции ничему не научили тебя? А ведь надо было задуматься. Надо бы понять, что анархические бредни никогда не завоюют трудовой народ…

Махно понуро сидел на табурете; видимо, твердо решил слушать до конца.

— Вспомни историю. Она не соврет. В 1905 году анархисты выступили против «программы минимум» социал-демократии. Они выдвинули свою «программу максимум», объявили борьбу за анархическую коммуну. А что вышло? Ваша борьба выродилась в отвратительные, вредные террористические убийства и грабежи, к вам хлынули уголовники и бандиты, не имевшие ничего общего ни с социалистической идеей, ни с революцией. Ты думаешь, эта твоя разудалая братва пошла за тобою потому, что уверовала в проповеди Волина? Как же! Просто ей по нутру разбойная, буйная и пьяная жизнь. Не кровь в жилах твоих головорезов, а самогон.

— Язык-то у тебя хорошо привешен. — Ноздри Махно раздулись.

В разбитое окошко вместе с морозцем потянуло душистым дымом горящих вишневых сучьев: часовые разожгли костер из нарубленных в саду веток.

Махно знал: пленник говорил правду, его, Махно, окружают уголовники, прикинувшиеся анархистами. Как бы отвечая на свои мысли, он проговорил:

— Да, верно, рукава в драке всегда мешают.

Под рукавами он разумел военно-революционный совет своей армии, сплошь состоящий из анархистов.

Этот человек одной ногой стоял в могиле и резал ему правду в глаза. Могут ли уживаться две правды в мире? За правдой большевиков стоит вся страна — этого не мог не видеть Махно, — а следовательно, их правда и есть самая крепкая и настоящая, ибо большинство всегда меньше ошибается, чем меньшинство. «Но в таком случае — кто же я?» — задавал он себе вопрос. К чему? Этот вопрос давно решен. Его решил Волин. В присутствии видных анархистов, восхваляя храбрость и доблесть Махно, Волин говорил: «В мировой истории партизанских войн, Нестор Иванович, не было человека, равного тебе по отваге, решимости и энергии, по умению проводить сложные военные операции. Никто так не знает зажиточных крестьян и их сокровенные думы, как ты. Ни испанская гверилья, ни русская Отечественная война не выдвинули партизанского военачальника, равного тебе. Перед тобою меркнут знаменитые Давыдов и Фигнер и даже вождь французских шуанов Кадудаль. Ты превзошел их. Ты ввел новую тактику боя и новый вид оружия — тачанку, вооруженную пулеметом».

77
{"b":"815023","o":1}